горы, окаймляющие степь с севера и запада, надежно защищают ее от студеных ветров, никогда не бывает сильных морозов и гололеда. Снег долго не задерживается, быстро тает и овцы всегда находят подножный корм, многочисленные колодцы собирают и хранят воду… Вокруг колодцев и селились чабаны. Колодцы издревле распределены между кишлаками, что предохраняло от скандалов и недоразумений. Один лишь колхоз «По ленинскому пути» — держит в Дашти Юрмон двенадцать тысяч овец. Дашти Юрмон — Степь Сусликов — можно смело переименовать в Дашти Густфанд — Овечью Степь.

Туйчи остановил машину у Чортеппинской чайханы и сказал:

— Передохнем немного, перекусим и поедем дальше. Согласны?

— Как хочешь, — ответил Дадоджон и, открыв дверцу кабины, спрыгнул на землю.

В чайхане было много народу. Около нее, вдоль дороги, вытянулась длинная цепь автомашин и арб, и среди них — райкомовский «виллис». Пока Туйчи пристраивал свою пятитонку, Дадоджон разыскал свободное место и присел на краешек ката.

— Здравствуйте, Дадоджон! — услышал он вдруг за спиной чей-то голос и, оглянувшись, увидел первого секретаря райкома партии Аминджона Рахимова.

Аминджон сидел, подобрав под себя ноги, на соседнем кате и пил чай в кругу нескольких людей, — верно, местных начальников, его глаза смотрели приветливо.

— Здравствуйте, — ответил Дадоджон, вскочив: сработала армейская привычка вставать перед старшим в звании и должности. Смутившись, он повторил: — Здравствуйте, — и подошел к Аминджону. Ему быстро освободили место. Он сел, и тут сработала другая привычка, приобретенная в доме ака Мулло, — он провел по лицу ладонями и глухо произнес:

— Аминь.

Его мгновенно бросило в жар. Однако и остальные сделали то же самое. А Аминджон, словно не обратив на это внимания, налил в пиалу чай, протянул ему и, глядя все так же приветливо, спросил:

— Откуда и куда держим путь?

— В степь, к дядюшке Чорибою, — ответил Дадоджон и, спохватившись, прикусил язык, ибо и сам толком не знал, с какой целью едет. Он просто бежал из кишлака, бежал от горя, от коварства и лжи, от своего вероломного брата. Но разве про это кому-нибудь скажешь?

Дадоджон поспешно отхлебнул из пиалки, чай был горячим.

— По делу едете? — все-таки спросил секретарь райкома.

Дадоджон замялся:

— Нет, просто так, посмотреть…

— А как съездили в Сталинабад? — снова спросил Аминджон.

«Господи, откуда он знает?» — подумал Дадоджон и, подавив вздох, сказал:

— Ничего съездил…

Аминджон помолчал. Потом, словно бы размышляя вслух, сказал:

— А у нас страда, последние сражения за урожай. Хлопка на полях еще много, а людей для уборки не хватает.

— Вот и к нам приехали за людьми, — вставил седоусый мужчина с удлиненным усталым лицом, судя по виду — председатель здешнего колхоза, а может быть, сельсовета.

— Что ж, — поддержал Аминджон, — хлеборобы и животноводы сезон в основном завершили, дел у них сейчас меньше, поэтому и просим их помочь хлопкоробам. — Он посмотрел на Дадоджона в упор. — Мне звонили из Сталинабада. Мы подобрали вам работу в районной прокуратуре. Когда намерены вернуться в Богистан?

Дадоджон не успел ответить, так как в этот момент к Аминджону подошли несколько человек с какими-то бумагами и он занялся ими. Дадоджон воспользовался моментом, торопливо встал и подошел к Туйчи, который сидел на его прежнем месте и ел лепешку, запивая ее чаем.

— Да вы бы посидели с ними, — сказал Туйчи. — сам…

— Они люди занятые…

— Дел у них всегда много. Но Рахимов хороший человек…

— Да, — согласился Дадоджон.

Хороший, добрый, чуткий человек! Все он знает, до всего ему есть дело. Смотрел участливо, будто знает, какая беда свалилась на Дадоджона, а потом строго, словно он, Дадоджон, дезертир, — бежит, когда сбор хлопка в разгаре и каждый человек на счету. Какую работу ему подобрали? «Звонили из Сталинабада». Значит, знает, что не дали диплома, обнаружили подлог в личном деле… Никакой стоящей работы теперь не дадут. Кем он станет в районной прокуратуре? Секретарем? Помощником? Следователем? Помощник Бурихона — это самый высокий пост, о котором он может теперь мечтать. Бурихона, который связан с ака Мулло одной веревочкой! У него под пятой. Ну их всех к черту! К черту диплом, работу, должность! Лучше стать чабаном, ходить по вольному воздуху, смотреть за барашками и козами!

— Угощайтесь! — сказал Туйчи, протягивая пиалку с чаем. — Может, съедите шурпу?

— Нет, не хочу, — вздохнул Дадоджон. — Ты возьми себе, братишка, на меня не смотри.

— А я хлебом наелся, с меня хватит, — улыбнулся Туйчи. — Боюсь растолстеть. Когда Приезжаю к дядюшке Чорибою, он смеется надо мной, говорит, что сижу за рулем и отращиваю брюхо. Пустая, говорит, это радость — раскатывать на машине.

— А на свой живот не смотрит? По-моему, дядюшка Чорибой был толстяком.

— Нет, — сказал Туйчи. — Дядюшка Чорибой здоровый, а не толстый. И сыновья все в него пошли, такие же сильные и большие. Они ведь кушают только мясо и масло, другой еды у них нет или очень мало, поэтому они крепкие, у них мускулы, а не жир. Если вы поживете там один-два месяца, тоже поправитесь.

— А сейчас, по-твоему, я худой и больной? — спросил Дадоджон.

— Нет, не худой… Только все равно: подышите здешним воздухом — станете еще здоровее.

Туйчи, конечно, приврал. Тревоги и неудачи последних дней не прошли бесследно, а весть о смерти Нарсис вконец доконала Дадоджона. Он осунулся, похудел и пожелтел, сам это чувствовал.

Дадоджон усмехнулся и хотел было попросить Туйчи скорее тронуться в путь, но тут подошел Аминджон и сказал:

— Если не возражаете, Дадоджон, давайте пройдемся, я хочу показать вам Чортеппа.

Это предложение удивило Дадоджона, он подосадовал в душе, но встал и пошел рядом с секретарем райкома. Они молча перешли улицу и медленно зашагали, щурясь от солнца.

— Будьте мужественным, не поддавайтесь горю, — заговорил Аминджон. — Я понимаю, словами в таких случаях не утешить, но, как говорил мой комполка, живым надо идти вперед и исполнять свой долг. Вы простите, что я затрагиваю больную для вас тему, но, поверьте, не только для того, чтобы выразить вам сочувствие и соболезнование. Смерть Наргис удар для вас, и вдвойне тяжелый — оттого, что вините в ней себя. И правильно делаете! — Аминджон сказал: — Я все знаю. Позавчера ко мне приходил ваш брат.

— Мой брат?!

— Да. Он каялся в том, что причастен к вашей ссоре с Наргис и был против вашей женитьбы на ней якобы из-за того, что она — единственный ребенок в семье, а это, дескать, плохая примета, можете остаться без потомства. Предрассудки сделали свое дело, сказал он, и просил помочь вам…

— В чем? — вырвалось у Дадоджона.

— Справиться с горем и