Марк Эфесский верил, что ступает дорогой истины, и боролся за нее до последнего своего часа. Я молюсь, чтобы небеса приняли его добрую и чистую душу, в которой не было ни зла, ни лицемерия, а лишь любовь и сострадание.

Зайдя домой, я расцеловал своих детей и обнял супругу. Елена была счастлива вновь видеть меня, но я не мог заметить, как сильно она исхудала. Наш маленький Алексей снова оказался между жизнью и смертью, и жена, забросив прочие дела, возносила молитвы о его здоровье и не покидала опочивальню сына. Опечаленный страданиями своих близких, я бросился к Алексею и весь день провел рядом с его маленькой кроваткой. Глядя на измученного болезнью ребенка, я корил себя за прошлое. За свое предательство и слабость. Возможно, это и есть кара, которую посылают небеса за мои ошибки? Сын, который расплачивается за грехи отца… Но разве это справедливо?

Прижимая ребенка к груди, я хотел принять на себя его страдания и муки. Алексей должен жить! Об этом я просил небеса, но так и не услышал ответа…

* * *

Проведя бессонную ночь у постели сына, я отправился во дворец. Иоанн принял меня без задержек. Он был бледен и подавлен – смерть митрополита сильно опечалила его. Но ему не терпелось узнать, как разворачивается кампания Константина на Пелопоннесе и Балканах.

– По счастью, все идет хорошо, Ваше Величество, – отчитался я. – Но успех будет сопутствовать нам лишь до тех пор, пока турки не бросят против нас все свои силы. Если это произойдет, удержать занятые территории мы вряд ли сможем.

– Об этом можешь больше не переживать, – голос Иоанна переменился. – проблему с турками мы смогли решить… По крайней мере на ближайшее время.

– Простите, государь, но каким же образом?

Император улыбнулся. И хотя улыбка эта выглядела несколько устало, было отрадно сознавать, что она иногда еще озаряет лицо василевса.

– Ты увидишь все сам, Георгий, – заверил он.

– Имеет ли это какое-то отношение к визиту Чезарини? – поинтересовался я.

– Имеет, – признался Иоанн. – Однако это лишь одна часть моего плана.

– Но турки уже заключили перемирие с Владиславом. Война на западе окончена!

– Ненадолго, – все так же загадочно проговорил император. – Я уверен, что латиняне не заинтересованы в мире с султаном. Сейчас османы ослаблены как никогда – три года беспрерывных войн истощили их силы. Армия султана деморализована, угроза вторжения нависла над Анатолией, а на границах то и дело вспыхивают мятежи. В такой ситуации мирное соглашение выгодно лишь Мураду, который хочет выиграть время перед новой большой войной. На западе это должны понимать, а если нет, мы постараемся им это объяснить!

– Но крестоносцы сильно истощены недавним походом, – пытаясь разгадать замыслы императора, напомнил я. – Кроме того, Владислав дал клятву, что будет соблюдать условия мирного договора…

– Любые клятвы нарушаются во имя политики! – сказал Иоанн. – Клятва – это лишь слова, которые не стоят абсолютно ничего. Тебе ли не знать об этом?

Я почувствовал упрек в его словах и не стал продолжать спор.

– Полагаю, Рим дал вам недвусмысленные обещания в поддержке? – осторожно попытался выяснить я.

– Да, но не спрашивай больше ни о чем, – предупредил император.

– Как прикажете. Могу ли я лично встретиться с Чезарини?

– Ты опоздал, он уже покинул Константинополь.

«Проклятие! – подумал я. – Даже здесь время играет против меня!»

– У тебя было к нему какое-то дело? – в голосе Иоанна я уловил нотку подозрения.

– Константин хотел узнать, какие планы вынашивает Рим в отношении латинских владений на Балканах, – как можно убедительнее солгал я.

– Все латинские княжества на Балканах должны принести нам ленную присягу, – сказал Иоанн. – В противном случае Константин может поступать с ними по своему усмотрению.

Я хотел уже откланяться, когда Иоанн неожиданно спросил:

– Надеюсь, Константин не ведет никакой игры за моей спиной?

Вопрос императора смутил меня. Неужели он поддался лживым наветам Феодора и Димитрия? Неужели считает моего господина своим врагом?

– Как вы могли такое подумать, государь? – укоризненно воскликнул я. – Константин скорее умрет, чем предаст вас.

– Хотел бы в это верить, – как можно серьезнее ответил император. – Мой брат всегда был честным и открытым человеком. Едва ли он будет замышлять что-то против своего императора, но вот его окружение… Они могут попытаться использовать Константина как орудие борьбы против меня. Ведь такой человек может легко взять власть, если захочет.

– Константин никогда не был честолюбцем, – возразил я. – У него есть лишь одно желание: служить своей стране.

– Именно поэтому я желаю, чтобы однажды он занял мое месте, – признался Иоанн. – Я уверен, что из всех моих братьев лишь Константин достоин править после меня, но сейчас мне нужна его поддержка.

Император сделал паузу.

– Со смертью Марка я потерял не только хорошего друга, но и ценного советника. Он понимал меня и знал, что на заключение унии я пошел только во имя спасения страны. Теперь, когда его не стало, против меня сплотятся и сторонники союза с латинянами, и противники. Феодор и Димитрий попытаются использовать недовольство людей в своих целях. И если Феодор не столь глуп, чтобы поднимать открытый мятеж, то Димитрий, боюсь, не остановится ни перед чем. Поэтому, как только ты вернешься в Морею, передай Константину, чтобы приберег свою армию. Вполне возможно, очень скоро она понадобится здесь, в Константинополе.

– Надеюсь, до этого дело не дойдет, – как можно увереннее проговорил я.

Император ничего не ответил.

* * *

Марк Эфесский скончался на пятьдесят третьем году своей жизни. Похороны были скромными, однако число желающих проститься с ним было настолько велико, что очень скоро народ заполонил все окрестные улицы, желая увидеть траурную процессию. Гроб с телом митрополита поместили в специально подготовленную нишу в Манганской обители. На этой церемонии присутствовал сам император и его брат Димитрий, которого лишь недавно выпустили из заключения. Братья стояли подле друг друга и, казалось, на время забыли о вражде. Рядом с Иоанном толпились представители знати, среди которых я заметил Луку Нотараса вместе с его семьей. Ближе всего к гробу Марка находился его первый ученик и последователь Георгий Куртесий. Ходили слухи, что он ни разу не сомкнул глаз с тех самых пор, как митрополит слег в постель. День и ночь Георгий нес свой караул у ложа умирающего, а когда после двух недель жуткой агонии Марка не стало, он заперся в монашеской келье и провел в ней целый день, молясь о душе своего духовного наставника. Правдивость этой истории подтверждало истощенное и измученное лицо Куртесия с глубоко запавшими глазами и провалами на щеках. Внешне он и сам походил на покойника, вот только глаза его теперь горели каким-то новым фанатичным блеском, который я раньше никогда не замечал. Тогда я еще не знал, какие ужасные перемены происходят в измученной душе этого человека…