трудом и долгом, он дает мне отдых в старости и покой в смерти. Ибо тот, кто снабдил меня тем, что мне понадобится в жизни, даст мне и то, что мне нужно в смерти[169].

Неудивительно обнаружить, что мировоззрение, настолько чуждое насилию, как даосизм, граничит с пацифизмом. Некоторые отрывки Дао дэ цзин читаются почти как Нагорная проповедь.

Кто служит главе народа посредством дао, не покоряет другие страны при помощи войск, ибо это может обратиться против него. Где побывали войска, там растут терновник и колючки (гл. 30).

Хорошее войско – средство, [порождающее] несчастье, его ненавидят все существа… Войско – орудие несчастья, поэтому благородный [правитель] не стремится использовать его, он применяет его, только когда его к этому вынуждают… Если убивают многих людей, то об этом нужно горько плакать. Победу следует отмечать похоронной процессией (гл. 31).

Высокое положение ученого на социальной лестнице, возможно, в самом деле заслуга Конфуция, но именно благодаря даосизму воин помещен на этой лестнице внизу. «Путь, которым следует полный жизни человек, не есть путь солдата». Только тот, «кто относится ко всем людям, как к членам собственного тела, вправе защищать их… Небо вооружает состраданием тех, чьего уничтожения не желает».

Война – дело серьезное, и даосизм обращается к серьезным и важным вопросам жизни. Но при этом ему неизменно присуща легкость на грани веселья. Изысканность, светскость, обаяние этого мировоззрения заразительны. «Тот, кто чувствует себя задетым, – отмечает Дао дэ цзин, – вероятно, был некогда мыльным пузырем». Краткость, прямота и юмор в этом высказывании типичны для такого мировоззрения в целом. Свободный от тяжеловесного подхода к жизни, даосизм заодно с остальным Китаем, вместе с тем, как мы уже видели, он избавлен от конфуцианской склонности к жесткости и формализму. Даосистская литература изобилует диалогами с конфуцианцами, в которых последние показаны чванливыми и напыщенными. Один из таких примеров – история о том, как даосист Чжуан-цзы и конфуцианец Хуэй-цзы прогуливались однажды днем и забрели на мост через реку Хао. «Только посмотри, как карпы плавают на свободе туда-сюда. Какое удовольствие это доставляет рыбам!» – заметил Чжуан-цзы.

«Ты же не рыба, – ответил Хуэй-цзы. – Откуда тебе знать, что доставляет рыбам удовольствие?»

«А ты – не я, – возразил Чжуан-цзы. – Откуда тебе знать, что я не знаю, что доставляет удовольствие рыбам?»

Заключение

Кружа вокруг друг друга, как сами инь и ян, даосизм и конфуцианство представляют собой два исконных полюса китайского характера. Конфуций символизирует классику, Лао-цзы – романтику. Конфуций делает акцент на социальной ответственности, Лао-цзы восхваляет спонтанность и естественность. Конфуций сосредотачивает внимание на человеческом, Лао-цзы – на том, что превосходит человеческое. Как говорят сами китайцы, Конфуций странствует в пределах общества, Лао-цзы – за его пределами. Что-то в жизни простирается в каждую из этих сторон, и китайская цивилизация, несомненно, была бы беднее, если бы не существовало какой-либо из двух.

Есть книги, очарование первого прочтения которых не рассеивается полностью никогда; причина заключается в том, что они обращаются к самому потаенному «я» читателя. Для всех, кого будоражит мысль, что дао находится в нас повсюду и постоянно, Дао дэ цзин – именно такая книга. Она предназначена преимущественно для китайцев, но и американский поэт способен в равной мере счесть ее «самым прямым и логичным объяснением из имеющихся для неизменности жизни, самым логичным из всех рекомендованных способом наслаждаться ею»[170]. Несмотря на то, что их явно никогда не доводили до совершенства, ее уроки простоты, открытости и мудрости стали жизнерадостным руководством для миллионов китайцев.

Вот сущность, чудесная, совершенная, пребывавшая прежде неба и земли. Как она безмолвна! Как она духовна! Она стоит особняком и не меняется. Движется непрестанно, но не страдает от этого. Вся жизнь исходит из нее. Она окутывает все своей любовью, как одеянием, не притязая на эту честь и не претендуя быть Господом. Я не знаю ее имени, так что называю ее дао, путь, и радуюсь ее силе[171].

Рекомендованная литература

Ни один перевод первоисточника даосизма не может считаться исчерпывающим, но Stephen Mitchell, Tao Te Ching (Harper & Row, 1989) подошел к этому определению ближе, чем какой-либо другой известный мне. В перевод D. C. Lau, Tao Te Ching (New York: Penguin Books, 1963) включены научные примечания и полезное вступление. Издание Gia-fu Feng/Jane English (New York: Random House, 1972) содержит фотографии и китайский текст в прекрасном каллиграфическом исполнении; оно не просто отличается надежностью, но и является произведением искусства.

Thomas Merton, The Way of Chuang Tzu (New York: New Directions, 1965) представляет замечательный рассказ об этом притягательном и видном мыслителе. Полный корпус текстов Чжуан-цзы доступен в виде издания Burton Watson (tr.), The Complete Works of Chuang Tzu (New York: Columbia University Press, 1968).

Max Kaltenmark, Lao Tzu and Taoism (Stanford, CA: Stanford University Press, 1969) содержит добротный обзор даосистской традиции в целом.

Одна из наиболее интересных и оригинальных дискуссий о философском даосизме помещена во вторую часть издания Toshihiko Izutsu, Sufism and Taoism (Berkeley: University of California Press, 1984).

VI. Ислам

Начать можно с аномалии. Из всех незападных религий ислам стоит к Западу ближе всех – как географически, так и идеологически, ибо в религиозном отношении он входит в семейство авраамических религий, а в философском базируется на представлениях древних греков. Но несмотря на эту ментальную и пространственную близость, ислам – религия, которая труднее всего поддается пониманию Запада. «Никакая другая часть мира, – писал один американский колумнист, – не понимается нами превратно так же безнадежно, систематически и упорно, как совокупность религии, культуры и географии, известная как ислам»[172].

Это парадокс, однако его несложно объяснить. Близкое соседство – еще не гарантия согласия: как ни прискорбно, в кругу семьи совершается больше убийств, чем где бы то ни было. Ислам и Запад – соседи. Наличие общих границ порождало пограничные споры и конфликты, которые, начавшись с набегов и ответов на них, в ходе эскалации перерастали в вендетты, кровопролитные распри и полномасштабные войны. Есть и светлая сторона: в отдельные периоды кое-где христиане, мусульмане и иудеи жили в согласии – к примеру, в мавританской Испании. Но на протяжении большей части последних четырнадцати столетий ислам и Европа находились в состоянии войны, а у людей редко складываются объективные представления о своих врагах[173]. Ислам представляет собой примечательную религию для обсуждения в этой книге.

Ошибки начинаются