Мушкетер с поклоном распахнул перед ним дверь в покои мадам де Ментенон.

Его величество, сидя в кресле, тихо беседовал со своей супругой, а та кивала в ответ, склонившись над очередным вышиванием. Люсьен не стал разглядывать гобеленовую ткань у нее в руках: ему не хотелось созерцать очередную сцену сожжения.

– Здравствуйте, месье де Кретьен, – поприветствовал адъютанта его величество. – Кантен, бокал вина господину де Кретьену.

Люсьен поклонился королю, благодарный за знак столь милостивого внимания.

– И поставьте бокал месье де…

Однако лакей не успел выполнить повеление его величества; его отвлекли шум и возмущенные крики за дверью. Кантен бросился унимать буянов.

– Неужели это месье де Данжо?! Быть не может! – воскликнул король.

– Месье, я не пропущу вас! – раздался голос Кантена. – Его величество уединился со своими советниками.

– Вы хотите сказать «со своей любовницей»? Пропустите меня!

Месье прорвался мимо стражников, но тут дорогу ему преградил великан и силач Кантен, с гневно встопорщившимися усами. За спиной месье, на лестничной площадке, в ужасе замер месье де Данжо, помедлил секунду, осторожно попятился и был таков.

– Пропустите моего брата! – приказал его величество Кантену, подчинявшемуся ему одному.

– Сударь, положите конец этому фарсу! – Месье ворвался в апартаменты мадам де Ментенон, громко топая под стать рассерженному цирковому пони, такой же растрепанный и смешной.

– Фарсу, братец?

– Почему до меня доходят сплетни, что мой близкий друг женится на провинциальной выскочке из колоний?

– Возможно, потому, что ваш «близкий друг» не счел нужным сообщить вам об этом? – предположила мадам де Ментенон.

– Вы же видели, как я соединил их руки…

– Для танца!

– …и не стали возражать, дорогой братец.

– Дорогой братец?! – Голос герцога Орлеанского чуть было не сорвался на крик. – И вы можете так ко мне обращаться?! Вы вознамерились похитить у меня самое дорогое, мое единственное утешение, мою единственную отраду! Прямо у меня на глазах, нимало не стесняясь моим присутствием, вы отдаете его руку…

Люсьен желал бы оказаться за тридевять земель. Он невольно стал свидетелем отвратительной сцены и знал, что этого ему не простят.

«Как посчастливилось месье де Данжо, – размышлял он, потрясенный эмоциональным взрывом месье. – Его вознаградят за то, что он опоздал на пять минут».

– Но вы же одобрили кандидатуру мадемуазель де ла Круа, – возразил его величество. – В конце концов, она из числа ваших приближенных.

– Приближенных моей жены! Я ни в чем не обвиняю мадемуазель де ла Круа, она не интриговала против меня. Все это задумали вы! Вы свели их, вы лишили меня расположения Лоррена!

– Я даровал его вам, – произнес Людовик, внезапно потемнев лицом, – и я же отниму его у вас, если такова будет моя воля! Я дарую его той, кому пожелаю.

– Он никогда не покинет меня, он воспротивится, я…

– Филипп!

Людовик вскочил и стал трясти брата за плечи.

Месье пораженно ахнул. Люсьен ни разу не слышал, чтобы его величество обращался к брату по имени; возможно, и месье никогда не называл по имени его величество.

– Я стремился лишь защитить вас, дорогой брат. Я люблю вас. А если Лоррен женится…

– Я не нуждаюсь в вашей защите.

– Вот как, в самом деле?

– А Лоррену не нужна жена!

– Но ее присутствие убережет его… и вас… от обвинений в…

– Он заводит одну любовницу за другой, и я не возражаю!

Никто не рискнул спорить, хотя все присутствующие неоднократно становились свидетелями того, как Лоррен дразнит его, публично оказывая знаки внимания каждой новой возлюбленной; все присутствующие неоднократно видели, как месье страдает от ревности и отчаяния.

– Не принуждайте его вступать в брак. Он единственный человек на свете, который меня любит.

И тут поднялась мадам де Ментенон.

– Любит?! – воскликнула она. – И вы смеете называть это любовью?! Ваше поведение позорно, греховно! Его величество постоянно вас защищает. Если бы не ваш августейший брат, вас давно сожгли бы на костре, и вашего любовника вместе с вами!

Месье вскинул кулаки, отталкивая брата и с ненавистью и отчаянием воззрившись на мадам де Ментенон.

– А вы… – вскрикнул месье, – вы хотите отдать ей моего возлюбленного, чтобы она не отняла вашего!

Мадам де Ментенон бессильно опустилась на пол. Людовик в ужасе обернулся к ней:

– Мадам, это ложь!

– Не отрицайте, сударь, она прельщает вас, – продолжал месье, – своей красотой, своим умом, своей невинностью. Неужели вы думаете, что она способна вернуть вам юность?

– Удалитесь, брат! – повелел Людовик.

– Охотно! Верните мне только мою кавалерию. Мы с Лорреном будем сражаться за вас, как Александр и Гефестион. Возможно, я буду убит, как Патрокл…

– Имейте достоинство сравнивать себя с Ахиллом!

– …и вы избавитесь от меня…

– Нет. Это невозможно.

– Вы не поручаете мне никаких дел государственной важности, вы не даете моему сыну возможности проявить себя, а теперь…

– Убирайтесь! – крикнул его величество.

Месье рванулся с места и сам распахнул дверь, стеная от отчаяния.

– Да как он может обвинять меня в предательстве?! – возопил его величество. – Как мне спасти его? Как ему помочь?

И тут он заплакал. Его слезы заструились на узорный паркет. Он задыхался, пытаясь вновь овладеть собой, но лишь зарыдал громче; его стоны гулко отдавались в пустом зале.

– Идите ко мне, дорогой мой, – прошептала его супруга, – идите ко мне.

Король упал на колени, спрятав лицо на груди у мадам де Ментенон. Она прижала его к себе, утешая, уговаривая, и злобно воззрилась на Люсьена.

Не дожидаясь разрешения его величества, Люсьен поклонился, пятясь, отошел и спасся бегством.

Мари-Жозеф скакала на Заши мимо мраморных статуй, возвышающихся над Зеленым ковром. Благодарная судьбе даже за минуту покоя, она заглядывала в лицо каждой, завидуя их безмятежности и невозмутимости.

«Ораторы бесстрашно провозгласили бы, что русалка во всем подобна женщине, – думала она, – и никто не побоялся бы им поверить. Римские боги и ораторы никогда бы не испытали чувства вины, пропустив мессу; они отправились бы на поиски приключений, выиграли бы битвы за правое дело и ни разу не вспомнили бы о том, что повздорили с братом или забыли о своих обязанностях при мадемуазель».

«Лотту причешет Халида, – сказала себе Мари-Жозеф, – герцог Шарль сделает Лотте множество комплиментов, и она даже не вспомнит о моем существовании».