Они едут по мокрому городу, дворники работают вовсю — собирают воду с окон, раз за разом приоткрывая размазанный, канувший в дождь мир.

Четверг — его день. По четвергам он забирает сына из детского сада. Жена после обеда занята, у нее какие-то кружки, возвращается она поздно, так что у Куницкого есть возможность пообщаться с ребенком.

Они подъезжают к отремонтированному дому в самом центре города и некоторое время ищут, где бы припарковаться.

— Куда мы идем? — спрашивает малыш, а поскольку Куницкий не отвечает, мальчик повторяет снова и снова: — Куда мы идем? Куда мы идем? Куда мы идем?

— Тихо, — говорит отец, но потом, помолчав, объясняет: — К одной тете.

Малыш не протестует — наверное, ему любопытно.

В приемной никого нет, и к ним сразу выходит высокая женщина лет пятидесяти, приглашает в кабинет. Кабинет светлый, приятный: в центре большой пестрый ковер с мягким ворсом, на нем — игрушки и кубики. Дальше диван и два кресла, стол и стул. Ребенок осторожно садится на краешек кресла, а сам разглядывает игрушки. Женщина улыбается и подает Куницкому руку, здоровается с мальчиком. Она заговаривает с ребенком, словно бы подчеркнуто не обращая внимания на отца. Поэтому он начинает первым, предупреждая ее возможные вопросы.

— С некоторого времени мой сын плохо спит, он сделался нервным и… — выдумывает Куницкий, но женщина прерывает его.

— Лучше сначала поиграем, — предлагает она.

Это звучит абсурдно. Куницкий не понимает: с ним она тоже собирается играть? Он замирает, удивленный.

— Сколько тебе лет? — спрашивает женщина ребенка. Малыш показывает три пальчика.

— В апреле исполнилось три, — говорит Куницкий.

Женщина садится рядом с мальчиком на ковер, протягивает ему кубики и говорит:

— Папа посидит в коридоре и почитает, а мы поиграем, ладно?

— Нет, — не соглашается ребенок, встает и бежит к отцу. Куницкий уже понимает, в чем дело. Он уговаривает малыша остаться.

— Дверь будет открыта, — обещает женщина.

Дверь прикрывают так, чтобы осталась щелка. Куницкий сидит в приемной и слышит их голоса, но неразборчиво, слов не разберешь. Он ожидал множества вопросов, даже взял с собой медицинскую карту — и теперь читает: роды в срок, естественные, 10 пунктов по шкале Апгар, вес 2750 граммов, длина 57 сантиметров, сделаны такие-то прививки. О взрослом говорят «высокий», а ребенок, получается, имеет «длину». Куницкий берет со столика иллюстрированный журнал, машинально открывает и сразу натыкается на рекламу книжных новинок. Увидев знакомые названия, он сравнивает цены. У него дешевле — он доволен, чувствует выброс адреналина.

— Расскажите мне, что случилось. В чем дело? — спрашивает женщина.

Ему становится стыдно. Что́ он может сказать? Что жена с ребенком пропали, их не было три дня — сорок девять часов, он специально считал. Он не знает, где они были. Всегда все о них знал, а теперь не знает самого главного. Потом Куницкий вдруг представляет себе, что просит врача:

— Помогите мне, пожалуйста. Прошу вас, загипнотизируйте ребенка, пусть он воспроизведет эти сорок девять часов — минута за минутой. Я должен знать.

А она, эта высокая и прямая — будто аршин проглотила — женщина, подходит к нему так близко, что он чувствует исходящий от ее свитера запах стерильности (так когда-то, в детстве, пахло от медсестер), берет его голову большими теплыми ладонями и прижимает к груди.

На самом деле все не так. Куницкий продолжает сочинять:

— В последнее время он стал беспокойным, просыпается по ночам, плачет. В августе мы ездили в отпуск, я подумал, может, он пережил что-то, чего мы не заметили, может, испугался…

Куницкий сомневается, что женщина ему поверит. Она берет авторучку, крутит ее в руках. Говорит с обаятельной улыбкой:

— У вас исключительно развитый, контактный, умный сын. Порой дети реагируют таким образом на обычный мультфильм. Пусть поменьше смотрит телевизор. На мой взгляд, с ним все в полном порядке.

И с тревогой — так ему кажется — смотрит на него самого.

Когда они выходят, когда малыш перестает махать тете-доктору: «Пока-пока!» — Куницкий начинает думать о ней: «Девка». Ее улыбка кажется ему фальшивой. Она тоже что-то скрывает. Что-то она от него утаила. Ну конечно, не надо было идти к женщине. Но есть ли в городе детские психологи-мужчины? Или у женщин какая-то монополия на детей? С ними никогда не бывает ясности, с первого взгляда не поймешь, слабые они или сильные, почему так ведут себя, чего хотят, — нужно держать ухо востро. Ему вспоминается авторучка, которую держала женщина. Желтый «Бик», точно такой же, как на той фотографии.

Вторник, у жены выходной. С самого утра Куницкий возбужден, не спит, притворяется, что не замечает ее утренней суеты — из спальни в ванную, из кухни в прихожую, опять в ванную. Короткий нетерпеливый возглас ребенка — наверное, мать зашнуровывает ему ботинки. Шипение дезодоранта. Свисток чайника.

Когда они наконец выходят, Куницкий останавливается на пороге и прислушивается: приехал ли лифт. Считает до шестидесяти — столько времени им понадобится, чтобы спуститься на первый этаж. Потом быстро обувается и вынимает из пакета куртку, купленную в секонд-хэнде. Для маскировки. Тихонько захлопывает за собой дверь. Лишь бы не пришлось слишком долго ждать лифта.

Да, все идет гладко. Он следует за ними, на безопасном расстоянии, в чужой куртке. Взгляд Куницкого цепляется за ее спину, интересно, ощущает ли жена какой-нибудь дискомфорт, но, видимо, нет, потому что она шагает быстро, размашисто, можно даже сказать — радостно. Они с малышом перепрыгивают через лужи, не обходят, а именно перепрыгивают — почему? Откуда в ней столько энергии в это дождливое, уже осеннее утро — кофе, что ли, так действует? Другие прохожие выглядят медлительными и сонными, жена кажется какой-то разноцветной, ее розовый шарф ярким пятном выделяется на фоне дня, Куницкий держится за него как за соломинку.

Так они доходят до детского сада. Он наблюдает, как жена прощается с ребенком, но это его ничуть не умиляет. Может, нежно обнимая сына, она как раз в эти мгновения что-то шепчет мальчику на ухо — какое-то слово, то самое, которое Куницкий так отчаянно ищет. Знай он его, можно было бы открыть космический поисковик и моментально получить простой и исчерпывающий ответ.

Теперь Куницкий видит, как она останавливается у перехода в ожидании зеленого света, вынимает мобильник и набирает номер. Какое-то мгновение Куницкий еще надеется, что в кармане у него раздастся сигнал — для звонков жены у него в телефоне есть свой звук, голос цикады: да, он наделил ее голосом цикады, тропического насекомого. Но карман молчит. С кем-то разговаривая, жена переходит через улицу. Теперь Куницкому приходится ждать, пока загорится зеленый, это опасно — она как раз заворачивает за угол и исчезает, поэтому, как только появляется возможность, он ускоряет шаг. Куницкому начинает казаться, что он ее упустил, он злится на себя и на этот светофор. Что ж это такое: потерять ее в двухстах метрах от дома… Но нет — вот она, шарф входит во вращающиеся двери магазина. Это большой магазин, торговый центр, недавно открытый, почти пустой, так что Куницкий колеблется, стоит ли заходить туда вслед за ней, сумеет ли он спрятаться между стойками. Но приходится войти — там ведь есть второй выход, на другую улицу, Куницкий накидывает капюшон — в конце концов, это выглядит совершенно естественно, ведь идет дождь, — и входит внутрь. Он сразу видит жену — она идет между стойками медленно, словно ее что-то сдерживает, рассматривает косметику, духи, останавливается перед одной из полок и протягивает руку. Держит в ладони какой-то флакончик. Куницкий копается в уцененных носках.