За ужином, в ресторане отеля (вареный морской язык и брокколи на пару́ для него и тарелка салата с брынзой для нее) профессор допытывался, не забыли ли они дома его записи, книги, блокнот, среди этих обычных вопросов в конце концов прозвучал и тот, которого Карен давно уже ждала, — последняя сводка с линии фронта:

— Дорогая, а где мы, собственно, находимся?

Карен отреагировала спокойно. В нескольких простых фразах изложила ситуацию.

— Ах да! — радостно воскликнул муж. — Пожалуй, я несколько рассеян, верно?

Карен заказала себе бутылку рецины и огляделась. В этом ресторане обычно бывали богатые туристы — американцы, немцы, англичане, утратившие характерные национальные черты в своем свободном плавании вслед за денежными потоками. Одинаково красивые и здоровые, легко и естественно переходящие с языка на язык.

За соседним столиком сидела, например, симпатичная компания — пожалуй, чуть помладше нее, лет пятидесяти, веселые, бодрые и румяные. Трое мужчин и две женщины. Оттуда то и дело доносились взрывы хохота (официант принес очередную бутылку греческого вина), и Карен наверняка почувствовала бы себя там в своей тарелке. Она подумала, что могла бы оставить мужа, терзавшего дрожащей вилкой бледное рыбье тело, прихватить свою рецину и естественно, словно пушинка одуванчика, опуститься на стул рядом с ними, поддержав последние аккорды смеха своим матовым альтом.

Но, разумеется, она этого не сделала. Собрала со скатерти брокколи — капуста, возмущенная неловкостью профессора, в знак протеста покинула тарелку.

— О, боги, — воскликнула она, потеряв терпение, и позвала официанта, чтобы он принес наконец травяной чай. — Помочь тебе?

— Кормить себя я не позволю! — заявил муж, и его вилка с удвоенной силой атаковала рыбу.

Муж частенько раздражал Карен. Этот человек во всем зависел от нее, а вел себя так, словно все было с точностью до наоборот. Она подумала, что мужчины (наиболее ловкие из них), подчиняясь, возможно, некоему инстинкту самосохранения, тянутся к значительно более молодым женщинам, неосознанно, отчаянно, но вовсе не по тем причинам, в каких подозревают их социобиологи. Нет, дело здесь совсем не в стремлении к репродукции, генах, заталкивании своего ДНК в узенькие канальцы материи, по которым течет время. Причина скорее в предчувствии, которое — тщательно замалчиваемое и скрываемое — живет в них от рождения до смерти: что, предоставленные сами себе, в спокойной и малоинтересной компании уходящих лет, они подвергнутся ускоренной атрофии. Словно мужчины спроектированы в расчете на интенсивное использование в течение короткого времени, на увертюру, волнующую гонку, победу и сразу после — исчерпание. Они чувствуют, что на плаву их удерживает возбуждение, а эта жизненная стратегия весьма энергоемка — ресурсы рано или поздно заканчиваются, и тогда приходится жить в кредит.

Они познакомились на вечеринке в доме одного общего знакомого, у которого заканчивался двухгодичный курс лекций в их университете. Пятнадцать лет назад. Профессор принес ей вино, и, когда он протянул Карен бокал, она заметила, что его давно вышедший из моды вязаный жилет рвется по шву и на бедре болтается длинная темная нитка. Карен только приехала, собираясь занять место преподавателя, уходившего на пенсию, в это время она была занята тем, что обставляла недавно снятый дом и приходила в себя после развода, который мог оказаться более болезненным, будь у них с мужем дети. После пятнадцати лет брака супруг ушел к другой женщине. Карен было за сорок — профессор, автор нескольких монографий. Специалист по малоизученным античным культам греческих островов. Религиовед.

Они поженились только через несколько лет после этой встречи. Из-за серьезной болезни первой жены профессору сложно было получить развод. Но даже его дети приняли их с Карен сторону.

Карен часто размышляла о своей жизни и приходила к выводу, что это совершенно очевидно: мужчины нуждаются в женщинах больше, чем женщины в мужчинах. В сущности, думала Карен, женщины вполне могли бы обойтись без мужчин. Они спокойно переносят одиночество, заботятся о своем здоровье, более выносливы, умеют поддерживать дружбу… Карен мысленно перебирала другие характерные черты и вдруг поняла, что описывает женщин как особо полезную породу собак. Она удовлетворенно продолжила: женщины хорошо обучаемы, неагрессивны, любят детей, умеют дружить, привязаны к дому… В них, особенно в молодости, легко пробудить таинственный обезоруживающий инстинкт, который лишь периодически оказывается связан с материнством. На самом деле это нечто большее, охват мира, протаптывание тропок, расстилание дней и ночей, формирование успокаивающих ритуалов. Разбудить этот инстинкт при помощи простых упражнений нетрудно. Потом женщины словно бы слепнут, алгоритм сбивается, и тогда можно с удобством расположиться в их доме, забраться в гнездо, выбросив оттуда все ненужное, а те даже не заметят, что птенец слишком велик, да и вообще чужой.

Профессор ушел на пенсию пять лет назад, получив на прощанье несколько премий и наград, кроме того, его внесли в реестр наиболее заслуженных деятелей науки, выпустили посвященный ему сборник статей учеников и устроили в его честь несколько приемов. Один из приемов посетил популярный комик, любимец телезрителей, и, по правде говоря, это оказалось для профессора лучшим подарком.

Потом они поселились в небольшом, комфортном доме в университетском городке, где муж занялся «упорядочиванием бумаг». Утром Карен заваривала ему чай и готовила легкий завтрак. Она занималась его корреспонденцией, отвечала на письма и приглашения (как правило, вежливым отказом). Утром старалась встать пораньше — вместе с ним, и, сонная, варила себе кофе, а ему овсянку. Следила, чтобы у него была чистая одежда. Около полудня приходила домработница, так что несколько часов, пока он дремал, Карен могла заниматься своими делами. После обеда — снова чай, на этот раз травяной, ежедневная прогулка в одиночестве. Чтение вслух Овидия, ужин и отход ко сну. Разнообразие вносил прием разнообразных таблеток и капель. За эти пять безмятежных лет только на одно приглашение она каждый год отвечала: «Да!» Это был летний круиз по греческим островам на роскошном пароходе, пассажирам которого профессор ежедневно, за исключением выходных, читал лекции. Итого десять лекций на интересовавшие профессора темы, каждый год новый цикл.

Пароход назывался «Посейдон» (греческие буквы четко выделялись на белом туловище: ΠΟΣΕΙΔΟΝ) и состоял из двух палуб, ресторана, бильярдной, кафе, сауны, массажного кабинета, солярия и комфортных кают. Профессор и Карен занимали всегда одну и ту же каюту, с большой двуспальной кроватью, ванной, столиком, двумя креслами и микроскопическим письменным столом. На полу — мягкий ковер кофейного цвета: Карен всегда надеялась найти в его длинном ворсе сережку, потерянную четыре года назад. Из каюты можно было выйти прямо на палубу первого класса и по вечерам, когда профессор засыпал, Карен охотно пользовалась этой привилегией — она любила постоять у бортика и, глядя на проплывающие вдалеке огоньки, выкурить единственную за день сигарету. Палуба, нагретая за день солнцем, теперь отдавала тепло, а от воды уже поднимался темный холодный воздух, и Карен казалось, что граница дня и ночи проходит через ее тело.