министерства убедились, что поведение Эдика Осипова крайне непристойное. Но почему-то они все же сочли возможным оставить его в институте. Эдуарду взяться бы за ум, но он посчитал, что все его возмутительные поступки нашли понимание в министерстве. Он по-прежнему дерзил профессорам, бездельничал на лекциях, хулиганил. Комсомольское собрание группы попросило ректора освободить институт от Эдика. А вскоре последовал и приказ.

Эдик опять отправился в министерство:

— Заступитесь, пожалуйста. Вы меня оставили в институте, а директор взял да и выгнал. За то, что я борюсь за демократические принципы.

Теперь он являлся в министерство в девять, а уходил в шесть. Полный рабочий день он околачивался в коридорах и кабинетах. Он просил и грозил.

— Раз у человека такое упорство, — значит, он действительно хочет учиться, — рассудили в министерстве.

Как гласил приказ, «студент Э. Осипов в порядке исключения» был переведен в технологический институт мясной и молочной промышленности. Но на первом же экзамене он получил двойку.

— Я не согласен! — крикнул Эдик преподавателю, вырывая из его рук ведомость. — Мои знания куда лучше ваших!

И на глазах экзаменующихся и экзаменаторов студент разорвал ведомость в клочья.

Следом за этим он совершил десятки возмутительных поступков, из которых самым невинным была попытка ударить коменданта общежития. О его пребывании в институте мясной и молочной, промышленности красноречиво рассказывает его личное дело:

«октябрь — отчислен по личной просьбе,

декабрь — восстановлен студентом первого курса,

январь — исключен из института за нарушение трудовой и учебной дисциплины и академическую неуспеваемость,

март — зачислен на первый курс заочного отделения того же института,

июнь — отчислен в связи с переходом в Тбилисский политехнический институт».

Дальнейшая одиссея Эдика разворачивалась, однако, не в Тбилиси, а в стенах Московского авиационного института. Как сюда он проник, уму непостижимо. История тем не менее сохранила память о том, что на первых порах своего обучения он пользовался всеми щедротами демократии. Он никогда не состоял в профсоюзе, но получил от профкома безвозмездную ссуду. Не являясь также членом кассы взаимопомощи, он и там успел кое-что перехватить.

О двухмесячном пребывании Эдуарда Осипова в МАИ сохранилось два документа: фельетон в студенческой газете да грозный приказ ректората, который в назидание остальным был оглашен на всех факультетах, курсах и в группах.

Эдику ничего не оставалось делать, как направить свои стопы по знакомой дорожке — в министерство. И вот он снова грозил стереть в порошок всякого, кто попирает свободу учащейся личности.

— Но вы уже занимались в четырех институтах, нужно ли вам тратить время на пятый?

— Мне не нужен пятый, мне нужен четвертый. Восстановите меня в МАИ. Авиация — моя страсть, крылатая мечта юности. Без авиации я помру.

Министерским товарищам очень не хотелось, чтоб у них на глазах погиб еще не старый мужчина. Они решили послать его в Казанский авиационный институт и даже снабдить его деньгами на дорогу. Но Эдик решительно запротестовал:

— Я не могу переезжать в Казань: у меня больная мама в Тбилиси.

— Так поезжайте в Тбилиси.

— В Тбилиси ехать тоже не могу. Я дал сам себе слово появиться в Тбилиси с дипломом авиационного инженера. Пусть едут из Москвы те, кому здесь делать нечего.

На этот раз министерство было неумолимо:

— Не хотите ехать в Казань, так идите куда хотите и живите, как знаете.

И Эдик стал жить, как знает. Он написал много жалоб в организации, не имеющие никакого отношения к вузам. На бесплодную переписку у него ушло два года. О работе Эдик не думал. Он доказывал, что является последовательным борцом за правое дело. Он писал, что в силу этого обстоятельства никто не имеет права бросить его на произвол судьбы.

И добрые сердца министерских дядей не решились бросать бездельника на произвол судьбы. Великовозрастный студент проследовал с официальным направлением в Харьковский авиационный институт для того, чтобы осуществить свою давнишнюю мечту — поучиться на конструктора самолетов. Но и в новом вузе Осипов удержался всего девять дней. Слепая ненависть к комендантам студенческих общежитий с годами, оказывается, у него не прошла. Вспомнив молодость, он кинулся с кулаками на человека, занимающего сей скромный пост в Харьковском авиационном институте. Потом он оскорбил декана и накричал на ректора. Оставить стены ХАИ Эдик отказался. Из института он был выпровожден дружинниками.

Вернувшись в Москву, Эдик решил, что теперь на-настала как раз пора объясниться с самим министром. К министру Эдик, правда, не попал, но проник к его заместителю. Заместитель министра долго пытался выяснить, чего же хочет посетитель. А посетитель говорил о правах, гарантированных Конституцией советским гражданам. При этом он так кричал на собеседника, что создавалось впечатление, будто заместитель министра и бездельник, выгнанный из многих вузов, поменялись местами.

— Пишите мне справку, что вы отменяете статью Конституции, дающую нам право на образование! — требовал Эдик.

Заместитель министра решил прекратить разговор. Но не тут-то было. Эдик объявил, что не уйдет, пока не получит либо направление еще в один вуз, либо документ об упразднении Конституции.

Заместитель министра вызвал двух вахтеров. Но хулиган без труда раскидал хилых стариков. Тогда пригласили милиционера.

— Вот вам и демократия, — злорадствовал Эдик. — К вам идут заявители, а вы их в тюрьму!

Милиционер выпроводил Осипова на улицу и отпустил на все четыре стороны. Но Эдик тут же возвратился в министерство.

— Я ищу правды, — твердит он вновь, — правды, которая дала бы мне возможность пользоваться благами 121-й статьи.

О последующих статьях, обязывающих граждан честно относиться к общественному долгу, Эдик почему-то не упоминает.

А работники министерства все продолжают уговаривать лоботряса:

— Поезжайте домой к своей больной матушке. Ведь вы так долго не виделись. Поступайте работать.

— Хочу учиться в моем любимом московском, — отвечает вечный студент и так же, как и девять лет назад, продолжает обходить приемные.

1955 г.

ГИБЛОЕ ДЕЛО

В пятницу литературный еженедельник напечатал документальный сценарий Харитона Порытнева, а уже в понедельник автор в поисках новых сюжетов подкатил на такси к зданию городского суда. Здесь Харитон Иванович давно уже считался своим человеком.

— Видел, читал! — приветствовал его судья Павел Андреевич Тугошин. — И не переставал удивляться. Казалось, что уж можно было рассказать об этом странном Габецком, который ночью проник в зоомагазин, выпустил из клетки канареек и вывел прогулять дикобраза. А вы тут такое, батенька, раскрутили, ну чисто Федор Михайлович Достоевский!

— Вот и на студии, говорят, заинтересовались, — сказал Порытнев, не почуяв скрытой иронии.

И судья и модный драматург — оба были маленькие, кругленькие, лысенькие. На этом их сходство, собственно, и кончалось. Вес и возраст