Во благо.

Что ж, Энрике никогда не жаловался на свою службу в богами забытой крепости Сойки. Его портрет не печатали в газетах, его подвиги не восхваляли, и он ни разу не стоял в почетном карауле императорского дворца и не получал медалей. Ему исправно выплачивали жалованье, он так же исправно слал отчеты майору, а затем и полковнику Дюбрайну. Вот уже много лет он не вспоминал о слове «отпуск», не ждал повышения по службе и не мечтал об увлекательных путешествиях и приключениях, за которыми юнцы стремятся в Магбезопасность.

Однако он не променял бы свое захолустье ни на что другое, и посмеялся бы над тем идиотом, который решил бы, что присмотр за юной сумрачной колдуньей и ее светлым братишкой — скучное и совершенно безопасное дело. О нет. Эти цветы жизни не давали ему скучать ни днем, ни ночью. А уж как ему пришлось пополнять собственное образование, чтобы только отвечать на их бесчисленные вопросы и учить тому, о чем он сам имел лишь весьма смутное представление! Заодно и учиться самому — такому, от чего его преподаватели из Магадемии поседели бы.

Вот и сейчас ее шебутное высочество собралась ввязаться в то, от чего любая благовоспитанная девица упала бы в обморок. Но где благовоспитанность, а где ее высочество Шуалейда? Правильно. И рядом не лежали. Потому что…

Потому что благовоспитанная девица не выживет сама и не убережет младшего брата в той заварушке, что приготовил для наследников Валанты Светлейший. Не посвящавший скромного сотрудника МБ в свои планы. Однако интуиция подсказывала Энрике, что ночные охоты на гулей, случайно поднятые древние захоронения или тайные вылазки за хребет, в Зуржьи пустоши — сущие мелочи по сравнению с тем, во что эти детки ввяжутся потом. Когда цветы жизни дозреют до ягодок.

— И что ты собиралась делать? — Энрике загнал Шуалейду в угол между крепостной стеной и фургоном.

— Поговорить с ире.

— Тебе не о чем с ней говорить.

— Не тебе решать.

— Мне. Ты принцесса, не забыла? Принцессы не разговаривают с такими, как она.

— Как ты смеешь так говорить? Ты не знаешь, почему на ней ошейник, вот и не суди, — зашипела принцесса, упершись ладошкой ему в грудь и толкая прочь. — Она шера! Ты понимаешь? Истинная шера! Такая же, как ты или я!

Энрике на миг опешил и отступил. Шу тут же попыталась выскользнуть, но он схватил ее за руку.

— Погоди, Шу! — Что-то внутри него похолодело и оборвалось. — Какой еще ошейник?

— Что значит какой?

— Не горячись, пожалуйста. Что за ошейник?

— Рабский, Энрике. Ты же сам сказал — принцессам не положено говорить с рабами.

— Да не с рабами… Я вовсе не это имел в виду… шис…

Несколько мгновений они стояли, сверля друг друга сердитыми взглядами. До Энрике постепенно доходило, как же он ошибся — и какая же он сволочь! Рыжая не приманивала клиента. Она просила светлого шера о помощи. А он, безмозглый моллюск? Отвернулся!

Энрике с размаху засадил кулаком в каменную стену — так, что от боли вспыхнули алые круги перед глазами.

— Энрике, ты что?

— Прости. Я осел. Пойдем! — теперь уже он потащил Шу к фургону.

Откинув полог и увидев, что творится в фургоне, Энрике снова выругался.

Клоун с улыбкой, нарисованной алым на белом, тащил ире за связанные запястья к передку фургона, где болталась приделанная к стене цепь. Ире вырывалась и шипела, взблескивала и обжигала яростной зеленью. Почуяв шеров, она обернулась. В льдистых всполохах ненависти промелькнуло торжество. И тут же Энрике окатило волной ее надежды — на миг он оказался на дне моря: ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Шу проскользнула под его рукой и запрыгнула в фургон. Балаганщик вскинулся:

— Э… Вашмилсть… что?..

От него завоняло ужасом: не всякий день видишь, как десятилетняя девочка светится мертвенно-лиловым, а ее косы тянутся к тебе гремучими змеями.

— Она сбежать хотела… — Циркач не понимал, чем разгневал шеров.

— Отпусти ире, — велел Энрике, делая шаг к клоуну.

Тот попятился, украдкой складывая пальцы охранительным колечком.

— Быстро!

— Как скажете, Вашмилсть…

Циркач выпустил рыжие косички и оттолкнул ире. Не удержав равновесия, она упала. Энрике бросился к ней, отшвыривая с дороги циркача, поймал у самого пола. Заглянул в темноту лесных глаз.

— Прости, я осел.

Он коснулся свежего кровоподтека на скуле, исцеляя. И почувствовал ее — всю. Словно не ее били и насиловали, а его. Ярость темной волной поднялась в нем, готовая выплеснуться убийством. Но прикосновение прохладных пальцев к щеке вернуло его в реальность.

— Развяжи?

Открыв глаза, он обнаружил перед лицом связанные запястья.

Кивнув, Энрике срезал веревки. И, неожиданно для самого себя, обнял ире. Она прижалась доверчиво, словно он в самом деле заслуживал доверия. Она пахла горькими липовыми почками и свободой…

Треск дерева за спиной напомнил Энрике, что они не одни. И что полгода воздержания — не повод набрасываться на первую встречную шеру, оставляя Шуалейду без присмотра.

Энрике обернулся. Разъяренная Шу продолжала пугать клоуна. Ему уже некуда было пятиться: спина его вжалась в деревянную стойку, руки судорожно шарили по полотну, а расширенные глаза не отрывались от колдуньи. Похоже, времени прошло всего ничего — Шу не успела свести его с ума, слава Светлой!

— Ваше высочество! — рявкнул Энрике.

Шу вздрогнула и обернулась. Сиреневое сияние угасло, позволив хозяину цирка со всхлипом вздохнуть.

— Стоит ли мараться убийством? — спросил он куда мягче, видя, что Шуалейда уже пришла в себя.

— Не стоит, — ответила Шу и тут же повернулась обратно к циркачу.

Встретив снова светящийся взгляд встрепанной девчонки в простеньком платье, тот хрюкнул и попытался слиться с деревяшкой.

— Энрике, ты можешь снять ошейник?

Он тут же дотронулся до металла, прощупал плотное сплетение потоков в нем, попытался их разъединить. Не вышло. Ошейник явно делал опытный и сильные артефактор.

— Не выходит.

Шу сделала еще шаг к циркачу и потребовала:

— Дай ключ!

Тот молчал и не шевелился, даже не моргал. Тогда Шу сама протянула руку и рванула цепочку с его шеи. На коже остался глубокий след, тут же налившийся кровью, но Шу не обратила внимания на такую мелочь. Схватив ключ, она бросилась к ире, но, как ни старалась, ошейник не поддавался.

— Ш-ширхаб!.. — дальше последовало заковыристое выражение, явно подслушанное от полковника Альбарра. — Почему не открывается?!

Шу и Энрике одновременно посмотрели на циркача: тот побледнел и начал сползать по стенке, но порыв ветра встряхнул его и приподнял над полом. Клоун сдавленно захрипел.