– Конечно, хотя никогда не бывала на балу.

Он отряхнул руки и поднялся:

– Тогда вставайте. Ну же. Я вас накормил. Теперь будем танцевать.

– Сэр? У нас нет музыки, – возразила я, но вскочила на ноги, восхищенная его предложением.

Волосы у меня были распущены, но я решила не собирать их в хвост. Соблюдать приличия в столь поздний час, когда мы одни, за закрытой дверью, казалось излишним. Генерал тоже был не при параде. От свежего воздуха и долгих часов в павильоне, проведенных за танцами, его обычно чуть волнистые волосы закудрявились сильнее, и несколько прядей, выбившись из растрепавшегося хвоста, упали на лоб. Мы оба были босиком: едва взглянув на наши ноги, я заметила, как очевидна разница между нами. Мои ступни были узкими, а щиколотки – тонкими. У генерала ступни были шире, тут и там пробивались заметные волоски. Я подогнула пальцы на ногах и поскорее отвела взгляд, но он все равно заметил то же, что и я.

– Никогда не разувайтесь, Самсон. Вас выдают даже ступни.

– Но вы уже знаете, кто я.

Он кашлянул:

– Да. Что ж… дайте мне руку.

– Не могу припомнить ни единой мелодии, – сказала я. Ладони у меня были крупные, но его казались просто огромными. – Томасы всегда пели только гимны.

– Хм. Я знаю гимн, который нам подойдет. – И он принялся напевать «Хвала Господу Всемогущему, Властителю всех творений» в темпе, скорее напоминавшем вальс, и, чуть поклонившись, протянул мне другую руку.

Я стала подпевать, и мы двинулись с места, приноравливаясь друг к другу.

– Вы ведете, Самсон. Прекратите. Будьте женщиной, или мы столкнемся.

– Я и есть женщина. Это вы двинулись не в ту сторону. Вероятно, оттого, что вы левша? – возразила я.

– Вы танцуете не женскую партию. Вы делаете то же, что и я. Я наступлю вам на ногу.

В коридоре послышались шаги, и мы замерли, испугавшись, что вели себя слишком громко. Где-то открылась и закрылась дверь, шаги стихли.

– Давайте попробуем снова, – потребовал он.

Мы взялись за руки и снова двинулись – влево-два-три, вправо-два-три, снова влево-два-три и снова вправо-два-три, подпевая шепотом «Хвалу Господу», фыркая и стараясь не расхохотаться.

– Вы по-прежнему танцуете мужскую партию, – выдавил он со смехом.

– Я боялась, что мне придется танцевать с одной из офицерских жен, и решила заранее подготовиться. А теперь запуталась и не могу вспомнить, какая из партий чья.

– Нам нужна другая мелодия. Может, «Янки-дудль»? Она повеселее, – предложил он.

Мы применили более лихую и энергичную версию тех же движений, тихо напевая в такт, и мне удалось правильно протанцевать всю партию, до самого конца, но я забыла, что должна сделать реверанс, и мы одновременно поклонились и стукнулись лбами.

– Ох! Вот черт. – Генерал рассмеялся и прижал к голове ладонь. Другой рукой он стал растирать мне лоб. – Простите, Самсон. Больно, наверное.

Я хотела разыграть его, но, едва я застонала и пошатнулась, собираясь повалиться на тюфяк и притвориться, что удар и правда меня оглушил, как он подхватил меня, опустил на пол и, прижимая к груди, принялся пальцами ощупывать мою голову и похлопывать по щекам.

– Дебора. Проклятье. Моя мать говорила, что голова у меня больше и крепче, чем у всех детей, которых она повидала в жизни. Она говорила, что только чудом выжила, когда производила меня на свет. Будь я старшим, моих сестер и в помине бы не было. Не голова, а камень, – причитал он, держа меня в объятиях и глядя с таким видом, словно ожидал, что я вот-вот отойду в мир иной.

Я скосила глаза и высунула язык:

– Я в порядке, Джон. Мне просто хотелось вас разыграть.

Он чуть отстранился, но не выпустил меня.

– Вы хотели… меня разыграть, – без выражения повторил он.

– Да. Но теперь мне очень уютно. Возможно, вы меня укачаете… и споете колыбельную? У вас красивый голос. – Я улыбалась, отчаянно желая, чтобы он рассмеялся, но он лишь сощурился. На миг мне показалось, будто что-то переменилось, но, вероятно, я лишь ощутила то, что кипело во мне.

– Вы назвали меня по имени, – прошептал он.

Так и было. Он сердится?

– Да. Простите, сэр. Я забылась.

Мы оба перестали смеяться. Но он так и не выпустил меня из объятий.

– Уже поздно, – сказал он.

– Да.

Он резко разжал руки и встал. Налил из кувшина воды в стакан, выпил, снова налил и поднес мне.

Я сделала пару глотков и вернула стакан. Я знала, что не следует пить слишком много, иначе придется лишний раз выходить на улицу, когда лагерь – и окрестности – переполнены гостями.

Он поставил стакан на стол, задул свечи и опустился на тюфяк. Я сделала то же, чувствуя, что мне очень жарко и я не хочу кутаться в одеяло, и слишком ясно ощущая присутствие генерала, чтобы надеяться, что мне удастся заснуть.

Я хотела рассказать, что встретила Финеаса, но отказалась от этой мысли. Генерал станет тревожиться, снова заговорит о том, что нужно меня отослать. Нет, мне не хотелось говорить про Финеаса. Пока нет. И даже думать о нем. Но Финеас задал вопрос, ответа на который у меня не было.

– Сэр? – шепотом окликнула я.

– Да?

– Почему вы предложили мне стать вашим адъютантом? Разве адъютантов не выбирают из офицеров?

Он долго молчал, и я подумала, что, возможно, не узнаю правды или вообще не услышу ответа.

– Вы меня удивили. Заинтересовали.

Теперь настал мой черед замолчать, надеясь, что он продолжит.

– Сейчас я понимаю… что вы меня всегда интересовали. Даже когда вы были лишь голосом, звучавшим со страниц писем, вы не походили ни на кого из тех, кого я знал. Элизабет думала, что вы чудо. Она читала мне отрывки из ваших писем и качала головой. «И как мне на это ответить, Джон?» – говорила она.

– Я никогда не писала о девичьих делах, – произнесла я.

– Нет. Никогда. – В его голосе звучал смех.

– Предполагалось, что я буду учиться искусству письма и ведения пристойных бесед. Но я жаждала новых знаний и потому была счастлива, когда поняла, что Элизабет готова говорить о серьезных вещах и глубоких мыслях.

– Она говорила, что чувствует себя так, будто ее допрашивает опытный судья, и порой отдавала мне письма. Так я… так я тоже втянулся. Я не возражал. Когда я писал о том, что привело к войне, я упорядочил и прояснил собственные убеждения.

– Мне очень нравились ваши письма. Думаю… если бы я не родилась девочкой, тем более служанкой, я бы хотела изучать право. С