и ветра вести разговор не получалось, – и он не предлагал помощи, которую я все равно бы не приняла.

Вероятно, нам послужили укрытием проливной дождь и порывистый ветер, или мятежники не ожидали, что генерал так скоро настигнет их, но, пока они ютились в палатках, не спасавших от ливня, и лелеяли пламя своего недовольства, мы начали оцеплять их лагерь.

Облепленные грязью с ног до головы, промокшие до самых костей, мы успели окружить бунтовщиков прежде, чем они нас заметили, а солнце поднялось над горизонтом и гроза прошла.

Полковник Спроут и его отряд из двадцати пяти проверенных солдат штыками вытолкали из палаток обитателей лагеря, пока мы плотным кольцом стояли вокруг. Никто не пытался сбежать, никто не сопротивлялся, но и милости никто не просил.

Генерал Патерсон велел бунтовщикам выстроиться рядами по десятеро и потребовал, чтобы ответственные вышли вперед.

– Кто руководит мятежом? – выкрикнул генерал Патерсон, повысив голос, чтобы все его услышали.

Никто не двинулся с места и не произнес ни слова. Все понимали, что зачинщики, скорее всего, будут казнены еще до заката.

Генерал мрачно глядел на них. Его лицо было перепачкано грязью, влажные волосы выбились из-под насквозь промокшей шляпы. Когда я накануне брила его, он послал за преподобным Хичкоком, священником, состоявшим при его бригаде, и попросил помолиться с ним.

– Помолитесь и за бунтовщиков, – попросил генерал. – Пусть сердца их смягчатся и обойдется без кровопролития. А еще попросите Господа подсказать мне, как поступить по справедливости.

Генерал умел сохранять хрупкое равновесие между справедливостью и милосердием, но мятеж подкосил его.

Теперь преподобного Хичкока с нами не было, а бунтовщики, такие же промокшие и жалкие, как и мы, глядели беспощадно, без тени раскаяния. Ни одно сердце не смягчилось. Мятежники стояли босые, без шляп, многие в одних штанах. Прошла гроза, но все же был июль, и они, вероятнее всего, разделись до белья перед тем, как устроиться на ночь.

Тогда-то я и увидела Финеаса. В отличие от большинства, он остался в рубашке, темные волосы спадали до плеч, закрывая его изрезанное шрамами лицо. Я не знала, заметил ли он меня, вымокшую до нитки, облепленную грязью. Он глядел на генерала, высоко вздернув подбородок, со зловещим выражением в глазах.

– Вы пострадали за дело, давно утратившее свой первоначальный блеск, – произнес генерал Патерсон, вновь возвышая голос, так, чтобы всем было слышно. Он указал на вооруженных солдат, окруживших лагерь восставших: – И они тоже. И страдают теперь, когда им приходится выступать против вас, товарищей по оружию, братьев, патриотов. И это мне простить труднее всего. Они не должны сражаться еще и с вами. Так не должно быть. Мы прошли слишком долгий путь. И если я не накажу виновных теперь, это случится опять. И люди, подобные им, – указал он на солдат с ружьями наготове, с обведенными темным глазами, которые шли через тьму и непогоду, чтобы наказать тех, кого им вовсе не хотелось наказывать, – люди, подобные им, снова будут страдать.

– Тогда пусть перейдут на нашу сторону! – выкрикнул кто-то из центра толпы.

– Выйди вперед, солдат, – приказал генерал.

Бунтовщики зашевелились, переглядываясь, но смутьян так и не показался.

– Я прошу вас, как солдат и как мужчин, обязавшихся защищать и охранять эту страну, выполнить то, что вы обещали, – проговорил генерал.

– Но вы ведь не выполнили того, что обещали, – возразил другой мятежник. – Ни один из вас не выполнил этого.

Генерал кивнул, плотно сжав губы, и снова спросил:

– Кто в ответе за этот мятеж?

Все склонили головы, никто не двинулся с места. И тогда вперед выступил Финеас и сказал:

– Я в ответе.

Моя больная нога подкосилась, а желчь в животе обратилась в лед. Финеас взглянул на меня и мотнул головой, едва заметно, но генерал это увидел.

– Как твое имя, солдат?

– Лейтенант Финеас Томас. Отряд полковника Патнэма. Бригада генерала Патерсона. – Он издевательски скривил рот и прибавил, будто желая развеселить товарищей: – Генерал, мы все из вашей бригады.

Генерал Патерсон нахмурился, услышав его имя, но потом на его лице отразилось понимание.

– Финеас Томас, – пробормотал он, но Финеас услышал его.

– Да, сэр.

– И ты зачинщик?

– Да.

– Кто еще? – снова спросил генерал. – Лейтенант Томас действительно говорит за всех вас? За девяносто восемь солдат?

Мятежники зашевелились.

– И вы позволите ему принять за вас наказание?

Больше никто не выступил вперед.

– Генерал Патерсон, – выпалила я, – могу ли я сказать от имени лейтенанта Томаса?

Сердце у меня колотилось так громко, что я слышала лишь, как мой голос отдается у меня в голове, но все вокруг обернулись ко мне, и я поняла, что меня услышали. Финеас помотал головой. Генерал Патерсон не шевельнулся.

– Лейтенант Томас служит с 1775 года. Он один из десяти братьев. Все десять вступили в армию. Четверо погибли. Ни одна семья не отдала больше, чем его. Прошу, проявите к нему милосердие! – взмолилась я.

Финеас яростно замотал головой:

– Нет. Я не хочу милосердия. Я хочу справедливости.

– Я не могу воздать тебе по справедливости, – отвечал генерал. – И никому из вас не могу.

– Тогда зачем вы здесь? Зачем все мы здесь? – заорал Финеас.

Бунтовщики за его спиной согласно загудели.

– И правда, зачем? – выкрикнул генерал. – Этот вопрос я задаю себе каждый день, с тех пор как началась эта война. Зачем я здесь? Ради чего это все? На этот вопрос каждый из нас должен сам дать ответ.

Мятежники переглянулись, снова уставившись на Финеаса, а генерал обратился прямо к нему:

– Я ничего не могу сделать, чтобы отплатить тебе, лейтенант. Никто из нас не может возместить тебе то, что ты отдал и что потерял. В этом деле нет справедливости. Она не существует. Но я дам тебе свою спину и позволю отомстить.

Он снял мундир, бросил его на землю и принялся расстегивать жилет, а потом стряхнул с плеч рубашку и остался в одних штанах и сапогах.

– Дайте плеть лейтенанту Томасу, – приказал генерал полковнику Спроуту.

Воцарилась полная тишина. На лицах всех солдат, без исключения, отразился такой же ужас, как и на моем.

– Сэр? – возразила я, но он не обратил на меня никакого внимания, и я постаралась сдержать вой, рвавшийся из-за плотно сжатых зубов.

– Дайте плеть лейтенанту Томасу! – повторил генерал.

Полковник Спроут кивнул одному из своих людей. И Финеасу протянули плетку.

– Меня подвели не вы, генерал Патерсон, – ошарашенно возразил Финеас, но плетку все же взял.

– Если не я, то кто же? Я командую твоей бригадой. Я слежу за тем, чтобы тебе платили. Чтобы тебя кормили. И слышали. Но тебе