– Фин? Убери нож в рюкзак, – скомандовала я, но он не обратил внимания на мои слова.

– Я не подписал вашу бумагу, генерал Патерсон, и не принял ваше обещание! – заорал Фин.

Генерал уже успел надеть рубашку, но лямки от амуниции натерли бы ему свежие раны, поэтому я отдала одному из солдат его заплечный мешок и патронташ, ружье и ремень, которым он обычно подпоясывался. Он был безоружен – и не замечал приближения Финеаса.

– Я сказал, что не хочу милосердия! – выкрикнул Финеас, и генерал наконец обернулся к нему.

Фин тяжело дышал и не моргая смотрел на генерала. Полковник Спроут взвел курок и отступил чуть назад. Я сделала то же самое.

Финеас взглянул на меня, на полковника Спроута, будто проверяя, готовы ли мы, а потом твердой рукой, с решительным выражением на лице, вытащил нож из ножен.

– Ты достаточно долго служил, лейтенант Томас, – ровным голосом проговорил генерал. – Иди домой. Или оставайся. Я дам тебе отставку. Решай.

– Меня не пороли, как остальных.

– Нет. Я принял наказание за тебя.

– Лейтенант Томас, – предостерег полковник Спроут, – опусти нож.

– Вряд ли я это сделаю, Эбенезер, – отвечал Фин. – Но ты не расскажешь об этом моей матери… правда? Ты скажешь, что я был героем. Что погиб как храбрец. Как мои братья.

– Финеас Томас, сейчас же опусти нож! – выкрикнула я, как любящая сестра, которой я всегда для него была.

– Я не хотел говорить тебе, Роб, но Джерри тоже больше нет. Он погиб. Может, никого из нас больше не осталось, кроме тебя.

Он рванулся вперед, оскалившись, высоко вскинув руку с ножом, не сводя глаз с генерала, и я завопила, не помня себя от гнева и не веря, что это действительно происходит. Но еще я спустила курок. От удара Фина швырнуло вперед – он по-прежнему сжимал в руке нож, его грязные босые ноги на миг оторвались от земли, – и я снова помчалась за ним вдогонку, как много раз делала прежде, годы тому назад, пытаясь догнать, поймать его, пока он не упал. Но он победил.

Я опустилась рядом с ним, надеясь, что пуля лишь оцарапала его, что я каким-то чудом в него не попала. Но я не промахнулась. И Эбенезер Спроут тоже.

– Я никогда тебе этого не прощу, Финеас Томас! – выкрикнула я, зажимая руками дыры в его груди.

– Я не ищу спасения, Роб, – прохрипел он. Кровь булькала у него на губах, а он улыбнулся мне, как тот, прежний, Финеас. – Мне даже не больно. Я будто лечу. Разве тебе… раньше… не снилось… что ты летишь?

Я схватила его за руку, но он уже начал слабеть, и его рука холодела.

– Я больше не бегу, Роб. Победа за тобой.

Генерал выкрикивал приказания, вызывая доктора Тэтчера, который только что прибыл вместе с подкреплением. Полковник Спроут опустился рядом со мной на колени. Он принес ром и бинты, но было уже поздно. Финеас умер с открытыми глазами, с ухмылкой на губах, будто точно знал, что он сделал и чего хотел.

Спроут осторожно закрыл ему глаза:

– Не ты его убила и не я. Он убил сам себя. Но ты и сама это знаешь, Дебора Самсон.

Я не шелохнулась. Я была потрясена. Оглушена случившимся. Но Спроут продолжал говорить, тихо, доброжелательно:

– Я не сразу тебя разгадал. Может, я бы никогда не додумался, если бы ты сегодня не стала защищать Финеаса. Он назвал тебя Робом, и я вспомнил тощую девчонку-служанку, которая жила в доме Томасов. Вспомнил, как отец рассказывал мне, что Дебора Самсон записалась в армию, а потом напилась и отцы церкви вынесли ее из нашей таверны и велели хорошенько проспаться.

Он прыснул, будто мы только что не убили мальчишку, которого знали с детства. Эбенезер Спроут тоже служил слишком долго. Или, быть может, слишком многое повидал. Даже я его не удивила.

– Такое ведь было? – тихо переспросил он.

Я не стала ни соглашаться, ни отрицать. Я лишь глядела в мертвое лицо Фина, на его грязные босые ступни и, ничего не чувствуя, ждала, что еще скажет Спроут.

– По мне, так ты хороший солдат. Да к черту все, просто отличный. А я хочу сохранить каждого солдата, который хочет быть здесь. Господь свидетель, мы повидали немало парней, которым тут быть не хотелось. Я никому ничего не скажу. Даже папаше не скажу, хотя ему страх как понравилась бы эта история. – Он потрепал меня по плечу. – Ну, может, когда-нибудь потом. Идет?

* * *

– Дебора, вы не спите? – спросил генерал, когда наконец вернулся в палатку.

Доктор Тэтчер обработал ему раны, и он весь вечер провел с бунтовщиками. Судя по тому, какая тишина стояла в лагере, он последний еще не лег спать.

То, как он назвал меня по имени, напомнило о той жизни, что была у меня прежде, о людях, которых я любила и которые любили меня, пусть даже этой любви всегда не хватало. Я обещала себе, что не буду плакать, но не смогла с собой совладать.

Я сглотнула, собралась с силами и ответила:

– Да, сэр.

Я смыла с рук кровь Фина и сменила рубашку. Разбила палатку генерала и приготовила для нас скромный ужин, а когда все дела были сделаны, забралась под одеяло, мечтая о забытье. Но оно не приходило.

Генерал не лег на постель, которую я приготовила, его широкие плечи поникли. Он сидел, уперев локти в колени, низко повесив голову, – темная тень на светлой стене палатки.

Его надо было утешить. Подбодрить. Мне следовало говорить с ним, так же как когда я ехала у него за спиной на Леноксе, не давая ему свалиться на землю. Но мне было очень больно, и я лишь сжала зубы в удушливой тьме и лежала так тихо, как только могла, ощущая, как сердце распадается на кусочки.

– Он хотел умереть, – прошептал он.

И хотя я сомневалась, действительно ли он говорит со мной, но все же ответила:

– Да, сэр. Знаю.

– Я предложил ему милосердие, но он жаждал освобождения.

– Да, сэр. – Я могла сказать только это, но в его словах звучала такая боль – как у страдальца, растянутого на дыбе, – что я поднялась и пошла к нашим рюкзакам, которые лежали у стенки палатки. Я вынула оловянную кружку, наполнила ее грогом до половины и опустилась на корточки рядом с генералом. – Выпейте, сэр. Вам станет легче.

– Не я здесь плáчу, – отвечал он, подняв на меня запавшие глаза.

– Может,