— Но ты-то сам молчал, — сказал Джоуи.

— Я это уже проходил.

— Тогда зачем это мне?

— Потому что еще не проходил. Потому что не заслужил права отказываться. Ты вообще ни хрена не заслужил.

— Сказал мальчик на «лендкрузере».

— Не хочу об этом говорить. Пойду почитаю.

— Ладно.

— Я поеду с тобой в Нью-Йорк. Можешь спать с моей сестрой, мне плевать. Вы друг друга стоите.

— В смысле?

— Потом поймешь.

— Слушай, давай просто будем друзьями, ладно? Необязательно ехать в Нью-Йорк.

— Нет, мы поедем, — сказал Джонатан. — К сожалению, мне правда не хочется вести кабриолет.

В своей пропахшей индейкой спальне Джоуи обнаружил на тумбочке стопку книг — Эли Визель,[76]Хаим Поток,[77]«Исход»,[78]«История евреев» — и записку от отца Джонатана:

Небольшой вводный курс. Можешь оставить себе или отдать кому-нибудь.

Говард.

Перебирая книги, Джоуи ощутил явную нехватку заинтересованности и почтение к заинтересованным людям и вновь разозлился на мать. Ее неуважение к религии показалось ему очередным выпячиванием себя: ее постоянное коперническое желание быть солнцем, вокруг которого бы вращалось все вокруг. Перед тем как заснуть, он позвонил в справочную и выяснил номер Эбигейл Эмерсон.

На следующее утро, пока Джонатан спал, Джоуи позвонил Эбигейл, представился ее племянником и сообщил, что собирается в Нью-Йорк. В ответ его тетушка странно закудахтала и спросила, умеет ли он обращаться с вантузом.

— В смысле?

— То, что уходит вниз, не всегда там остается, — изрекла Эбигейл. — Прямо как я, если переборщу с бренди.

Далее она поведала ему о перепадах высот и старинных трубах в Гринвич-Виллидж, своих увлекательных планах на выходные, плюсах и минусах квартир на первом этаже и о «массе удовольствия», когда возвращаешься домой в полночь Дня благодарения и обнаруживаешь соседские фекалии, плавающие по ванной и выброшенные на берега кухонной раковины.

— Прелэстно, прелэстно! — воскликнула она. — Отличное начало ужасных выходных!

— Я просто думал, что мы можем повидаться, — сказал Джоуи. Он сам уже не был в этом уверен, но его тетушка внезапно отреагировала, словно до этого ей просто надо было слить свое негодование.

— Видела ваши с сестрой фотографии, — сказала она. — Прелэстные снимки и совершенно прелэстный дом! Думаю, что узнаю тебя при встрече.

— Ага.

— К сожалению, у меня дома сейчас не так уютно. И немного ароматно. Но, если хочешь, можем встретиться в моем любимом кафе, и нас обслужит самый голубой официант в Виллидж — по совместительству мой лучший друг. Это будет прелэстно. Расскажу тебе про нас с твоей матерью все, что она от тебя скрывает.

Это звучало заманчиво, и они договорились о встрече.

Дженна взяла с собой в Нью-Йорк старую школьную подругу Бетани, которая не поражала красотой только рядом с Дженной. Они уселись сзади, и Джоуи не только не видел Дженну, но и не слышал, о чем они говорят, оглушенный непрерывным скулежом «Слим Шэйди»[79]в динамиках и пением Джонатана. Сношения между передними и задними сиденьями ограничивались замечаниями Дженны по поводу манеры езды брата. Словно обратив свою враждебность к Джоуи на дорогу, Джонатан гнал со скоростью восемьдесят миль в час и осыпал проклятиями менее агрессивных водителей; казалось, ему приятно вести себя по-свински.

— Спасибо, что не убил, — сказала Дженна, когда внедорожник остановился в явно дорогом гараже делового района Манхэттена и музыка наконец стихла.

Путешествие скоро обернулось полнейшим разочарованием. Парень Дженны, Ник, вместе с двумя другими стажерами с Уолл-стрит, также пребывающими в отъезде, занимал захламленную неотремонтированную квартиру на 54-й улице. Джоуи хотелось погулять по городу, а еще сильнее — не показаться Дженне малолетним любителем Эминема, но в гостиной обнаружились огромный плазменный телевизор и приставка последней модели, и Джонатан настоял на том, чтобы немедленно насладиться этими благами.

— Увидимся, ребятки, — сказала Дженна, и они с Бетани ушли встречаться с остальными друзьями. Три часа спустя, когда Джоуи предложил прогуляться, пока не стемнеет, Джонатан предложил ему не быть пидором.

— Да что с тобой? — спросил Джоуи.

— А с тобой что? Надо было идти с Дженной, если хочешь заниматься всякой бабьей фигней!

Предложение заниматься «бабьей фигней» звучало вполне заманчиво. Он любил женщин, ему не хватало их общества и манеры говорить, он скучал по Конни.

— Ты же сам сказал, что хочешь по магазинам.

— Что, мои штанишки недостаточно обтягивают попку?

— Можно было бы поужинать.

— Да, в каком-нибудь романтическом уголке для двоих.

— А нью-йоркская пицца? Тут же лучшая пицца в мире!

— Не здесь, а в Нью-Хэйвене.

— Ладно, давай сходим в магазин и накупим чего-нибудь вкусного. Умираю с голоду.

— Холодильник — там.

— Пошел ты на хрен со своим холодильником! Я ухожу.

— Ага, вали.

— Ты будешь дома?

— Да, милый.

С комком в горле, чуть ли не плача, как девчонка, Джоуи ушел в ночь. Поведение Джонатана его жутко разочаровало. Внезапно он остро почувствовал собственную зрелость, и, шатаясь по вечерним толпам на Пятой авеню, он прикидывал, как бы продемонстрировать эту зрелость Дженне. Он купил на тележке две польские сосиски и протиснулся в еще более плотную толпу в центре Рокфеллера, где принялся разглядывать катающихся на коньках, огромную рождественскую ель с погашенными лампочками и пляшущие огни прожекторов на башне Эн-би-си. Ну нравилась ему всякая бабья фигня, ну и что? Это же не делало его рохлей. Просто из-за этого он был ужасно одинок. Наблюдая за конькобежцами, он вдруг заскучал по дому и позвонил Конни. Она как раз была занята на работе, и он успел сказать только, что скучает по ней, описать, где сейчас находиться, и заверить, что очень хотел бы показать ей все это.

— Я люблю тебя, милый, — сказала она.

— И я тебя люблю.

На следующее утро ему выпал шанс с Дженной. Она, видимо, привыкла рано вставать и успела сходить за завтраком до того, как Джоуи вышел на кухню в майке с эмблемой Университета Вирджинии и трусах в «огурцы». Обнаружив, что она сидит за кухонным столом и читает книгу, он тут же почувствовал себя голым.