— Чувак, красное и белое не смешивают, — заметил Джоуи.

— Это розовое, тупица, — ответил Джонатан. — С каких пор ты заделался энофилом?

Они отнесли переполненные стаканы в подвал и выпили вино, играя в аэрохоккей. Джоуи по-прежнему пребывал в эйфории и не опьянел, что пригодилось, когда к ним спустился отец Джонатана.

— Как насчет партии в ковбойский бильярд? — спросил он, потирая руки. — Джонатан ведь уже научил тебя нашей домашней игре?

— Да, и у меня ничего не получается, — ответил Джоуи.

— Это королева всех видов бильярда, в ней сочетаются все их лучшие качества, — заявил старик, расставляя по местам первый, третий и пятый шары. Джонатана, казалось, вводило в ступор присутствие отца, что удивляло Джоуи — он-то думал, что только его родители могут вводить окружающих в ступор.

— У нас есть дополнительное домашнее правило, которое я сегодня применю к себе, — сказал глава семьи. — Джонатан? Что скажешь? Мы его придумали, чтобы крутые игроки не могли спрятаться за пятеркой и нагнать счет. Вы-то можете так делать, пока попадаете по битку, а мне надо будет отыгрываться или загонять другой шар в лузу каждый раз, как я загоню пятерку.

Джонатан закатил глаза:

— Звучит отлично, пап.

— Ну что, зажжем? — сказал его отец, натирая кий мелом. Джоуи и Джонатан переглянулись и одновременно прыснули. Старик даже не обратил на них внимания. Джоуи не нравилось чувствовать себя таким лузером. Воздействие вина стало заметным, когда старик дал ему несколько указаний, после чего он стал играть еще хуже. Джонатан играл очень сосредоточенно, и на лице его была смертельная серьезность, которой Джоуи раньше не видел. Во время особенно долгой серии ударов старик отвел Джоуи в сторону и спросил, что он думает делать летом.

— Лето еще далеко, — ответил Джоуи.

— Не так уж и далеко. Чем вы в основном интересуетесь?

— Мне надо заработать денег, не покидая Вирджинию. Я сам плачу за свою учебу.

— Джонатан мне рассказал. Весьма примечательная целеустремленность. Простите, если я вмешиваюсь, но моя жена сказала, что вы заинтересовались своей религией, потому что вас вырастили не в вере. Не знаю, повлияло ли это на ваше решение самому пробивать себе дорогу в жизни, но если это так, мне бы хотелось поздравить вас за самостоятельность мышления и храбрость. Со временем вы даже сможете вернуться к своей семье и наставить их.

— Мне ужасно жаль, что меня никогда ничему не учили.

Старик, как и его жена раньше, неодобрительно покачал головой.

— Наша традиция — самая чудесная и старая в мире. Наверное, для современной молодежи она должна быть особенно притягательна, потому что вся построена на личном выборе. Никто не указывает еврею, во что ему верить. Надо выбирать самому, выбирать, так сказать, свой пакет услуг.

— Это и правда интересно, — подтвердил Джоуи, хотя, как правило, его тошнило от елейности, с которой старики пытались угадать потребительские предпочтения молодежи.

— Что еще вы планируете? Интересует ли вас бизнес, как и всех остальных в наше время?

— Интересует. Я планирую специализироваться на экономике.

— Замечательно. Нет ничего дурного в том, чтобы хотеть зарабатывать деньги. Мне не пришлось зарабатывать самому, хотя я неплохо справился с тем, что мне досталось. Я весьма обязан своему прапрадеду, который приехал из Цинциннати с пустыми карманами. В этой стране ему дали возможность и свободу реализовать свои способности. Поэтому я и решил, что моя цель — прославлять свободу и позаботиться о том, чтобы следующий век в Америке был столь же благословенным. Зарабатывать деньги неплохо, совсем неплохо. Но в жизни должно быть нечто большее. Вы должны выбрать, на чью сторону встать, и сражаться за эту сторону.

— Разумеется, — сказал Джоуи.

— Если вам интересно было бы поработать на страну, в нашем институте этим летом могут быть неплохие вакансии. После 11 сентября у нас повысился приток средств. Очень приятно. Если вы к этому склонны, попробуйте к нам устроиться.

— Обязательно, — сказал Джоуи. Он казался самому себе одним из юных собеседников Сократа, чья роль в их диалогах от страницы к странице сводилась к разнообразным вариациям на тему «Да, безусловно» и «Вне всякого сомнения».

— Это здорово, — сказал он. — Я обязательно попробую.

Слишком сильно ударив, Джонатан нечаянно загнал биток в лузу, тем самым лишившись всех набранных в этой игре очков.

— Черт! — воскликнул он и повторил: — Черт побери!

Он швырнул свой кий на стол. Последовала неловкая пауза.

— Когда набираешь много очков, надо играть осторожнее, — сказал его отец.

— Я знаю, папа. Знаю. Я играл осторожно. Просто меня отвлек ваш разговор.

— Джоуи, твоя очередь.

Почему неудача друга заставила его улыбнуться? Он ощущал восхитительную свободу, потому что ему не надо было подобным образом общаться с собственным отцом. С каждой секундой его удача словно бы возвращалась к нему. Ради Джонатана он порадовался, что налажал при следующем ударе.

Но Джонатан все равно разозлился. После того как его отец, одержав две победы, ушел наверх, он принялся, уже не в шутку, называть Джоуи пидорасом и наконец заявил, что ему не хочется ехать с Дженной в Нью-Йорк.

— Почему? — в ужасе спросил Джоуи.

— Не знаю. Просто не хочется.

— Будет круто. Можно пойти к башням-близнецам и посмотреть, как там.

— Там все перекрыто. Ничего не увидишь.

— Можно пойти посмотреть, где снимают «Сегодня».[75]

— На хрена? Это просто окно.

— Слушай, это же Нью-Йорк. Поехали.

— Так езжай с Дженной. Ты же этого хочешь, нет? Отправляйся с моей сестрой на Манхэттен, а потом иди на работу к моему отцу. А моя мать любит ездить на лошадях. Может, и ты с ней поездишь?

Единственным недостатком везения Джоуи были те моменты, когда ему везло за чей-то счет. Никогда не испытывая зависти, он не переносил ее проявления в других. В старших классах ему не раз приходилось рвать дружбу с ребятами, которых не устраивало, что у него так много других друзей. Ему хотелось сказать: черт возьми, да вырасти ты наконец. Дружбу с Джонатаном, однако, было невозможно прервать, во всяком случае — до конца учебного года, и хотя Джоуи взбесило его нытье, он понимал, как это нелегко — быть сыном.

— Ладно, — сказал он. — Давай останемся тут. Покажешь мне Вашингтон.

Джонатан пожал плечами.

— Правда, давай потусим в Вашингтоне.

— Ты его победил, — сказал Джонатан, поразмыслив. — Вся эта херня насчет лжи во спасение… Ты его переспорил, а потом начал лыбиться, как последний ублюдочный подлиза.