Если я надеялась, что дома будет легче и меньше призраков, то жестоко ошибалась. Воспоминания о Теодоре не покидали меня и там, каждое из них было более душераздирающим, чем предыдущее.

Воспоминания о Теодоре, сидящей в мамином уголке для завтрака и обхватившей руками кружку с чаем. Воспоминания о Теодоре на диване в Голубой гостиной, ее голова на подлокотнике, пиратская книга Захары лежит у нее на животе, пока она читает. Воспоминания о том, как Теодора гуляла по саду с Захарой под руку, их руки были соединены вместе, красиво контрастируя с черными кудрями Захары и шелковистыми золотыми локонами Теодоры.

Воспоминания о Теодоре в моих объятиях и в моей постели, заглушающей крики наслаждения в подушки, о ее теле, распростертом под моим, о ее сияющей звездами коже, о ее чувственной влажности.

Каждое воспоминание мучительнее предыдущего. Чаще всего по ночам я отказываюсь от сна и спускаюсь вниз, чтобы посидеть за обеденным столом с чашкой кофе, отвлекаясь на исследования, эссе и работу, всегда больше работы.

Каждый день я достаю телефон и звоню Теодоре, но безрезультатно.

Где бы она ни была, что бы ни случилось, она отключила телефон или сменила номер. А может, у нее вообще нет телефона. Возможно, она не хочет ни с кем разговаривать — или у нее отняли право выбора.

Незнание — самое страшное.

Однажды вечером Захара спускается вниз, кутаясь в халат и тапочки, и сонно моргает в свете единственной включенной лампы. Она выдвигает стул рядом со мной и садится, прижав ногу к ноге.

— Привет, ты в порядке? Что-то случилось? Ты не выглядишь как обычно.

Я собирался ничего не говорить, держать свои страдания при себе. Но пребывание дома напомнило мне о времени, которое Заро и Теодора проводили вместе, о легкой дружбе между ними, о сестринских узах, как будто они уже были невестками.

— Теодора ушла.

Захара нахмурилась, и все ее лицо стало хмурым. — Что значит "ушла"? Куда ушла?

— Понятия не имею. Возможно, в Россию. Ее отец приехал за ней перед самым окончанием полугодия. Забрал ее из школы.

— Что? — Озабоченность Заро успокаивает, когда он озвучивает мою. — Что значит "забрал"? Может, у них просто семейные обстоятельства и…

— Нет, ее забрали из школы. Из школы. Он сказал мистеру Эмброузу, что она не собирается поступать в университет, что она переезжает в Россию, чтобы жить с ним.

— Что? Он может так поступить? Но ведь еще даже не закончился учебный год — как же экзамены?

— Не думаю, что его это волнует. И да, он может это сделать. Похоже, он может делать все, что пожелает.

Заро на мгновение умолкает, а затем шепотом озвучивает пришедшую ей в голову мысль: — Вроде как наш отец?

Я вспоминаю первую встречу с Теодорой, высокого смуглого мужчину, с которым она шла, как мало он был похож на нее, как он приказал ей следовать за ним, не удостоив ее даже взглядом.

— Нет, совсем не похож на нашего отца. — Я со вздохом покачала головой. — Наш отец может быть суровым, это правда, и он не всегда добр — особенно к тебе. Но он никогда не лишил бы тебя образования, не стал бы выбирать за тебя твое будущее.

— Не из-за отсутствия попыток.

— Отец хочет для нас лучшего, но только своим жестким способом. Он может не одобрять наш выбор, но он никогда не лишит нас его.

— Может, отец Теодоры тоже хочет для нее добра, — говорит Захара, и грусть в ее голосе говорит о том, что она верит в это примерно так же, как и я.

— А может, он просто хочет добра для себя.

Захара наклоняется вперед и обхватывает мое плечо рукой, притягивая меня к себе в объятия.

— Зак. Бояться худшего — это нормально. Но если ты будешь твердить себе, что она несчастна, ты сведешь себя с ума.

— Я знаю, что она несчастна, Захара.

— Откуда ты можешь знать?

— Потому что она сама мне об этом сказала. — Я закрываю лицо руками. — Думаю, она все это время пыталась сказать мне своим тайным, тонким, молчаливым способом, что что-то не так. Я просто не улавливал подсказки, которые она мне оставляла. Я думал, что я такой умный, Захара, думал, что я такой чертовски умный, но все это время я был слеп, и сейчас я слеп, как никогда. Все разрушено, она пропала, и я ничего не могу сделать, чтобы найти ее, помочь ей, спасти ее. Что, если я должен был спасти ее, Захара?

— Может, Теодоре нужно спастись самой, — говорит Захара. — Может, иногда сломанные люди должны исправлять себя сами.

— Но они не должны делать это в одиночку. Она не должна делать это одна.

— Она знает это, — говорит Заро, беря меня за руку. — Она знает это, Зак. Она умна — она самый умный человек, которого я когда-либо встречала — намного умнее тебя, на самом деле. Если кто-то и сможет разобраться в этом, то только она. Ты просто должен ей доверять.

— Я не доверяю не ей. — Я бросаю на Захару мрачный взгляд. — Это все ее отец.

— Он ее отец, — говорит Захара. — Он не причинит ей вреда.

— Отцы постоянно обижают своих дочерей. — Я сжимаю ее пальцы, которые все еще обхватывают мои. — Независимо от того, хотят они этого или нет. Думаю, ты это знаешь.

Она смотрит на меня, но ничего не говорит.

Нечего сказать.

На следующий день я уже собираюсь идти в кабинет, как вдруг где-то в доме раздается шум. Я замираю, чтобы прислушаться. Голоса, бегущие шаги, а затем один голос, громкий, твердый и рокочущий, возвышающийся над остальными.

Я поспешно спускаюсь в коридор и направляюсь к главной лестнице, в сторону суматохи, которая, похоже, происходит в атриуме. Когда я дохожу до лестницы, голоса становятся отчетливее, превращаясь в хаотическое месиво.

— Сэр, пожалуйста, следуйте за мной…

— Дэмиен, ты должен пойти за лордом Блэквудом, поторопись.

— Сэр, вам нужно…

И прежде всего — жесткий, суровый голос.

— Где моя дочь? Я знаю, что она здесь. Приведите ее ко мне. Приведите ее ко мне сейчас же.

Я спускаюсь по ступенькам, от всплеска адреналина кожа покрывается невидимыми колючками, поднимается каждый волосок на теле.

Посреди атриума стоит мужчина. Высокий, внушительный, с неприятной, уродливой силой бруталистского завода. Он одет во все черное, в его темных волосах пробивается седина, но выглядит он именно так, как я его помню.

— Ты. — Его глаза обращены ко мне, две