закусывает нижнюю губу и медленно поднимает юбку. Пунцовая ткань делает ее еще бледнее, в темноте неосвещенной комнаты она почти светится.

— Без нижнего белья, Теодора?

— Оно не подошло к платью, — объясняет она со смехом в голосе. — Модный трюк.

— А для чего было нужно это платье, если не для того, чтобы довести меня до безумия?

— Чтобы поставить тебя на колени, — отвечает она. — Конечно.

Так я и делаю. Я встаю на колени и зарываю голову между ног Теодоры, пируя на ней, пробуя сладкий нектар между ее бедер, пьянящее доказательство ее желания для меня. Она невероятно отзывчива, каждое движение моего языка вызывает у нее дрожь и хриплые крики.

Это самое захватывающее ощущение, которое я когда-либо испытывал, — ощущение того, что я доставляю Теодоре удовольствие.

Это своего рода власть, единственная власть, которую я когда-либо мог надеяться иметь над ней. Это сила, которую я держу в своем языке, в своих пальцах, сила, которую я использую, чтобы подвесить ее прямо над краем обрыва. Когда она замирает, ее дыхание перехватывает в горле, а пальцы хватаются за край стола, ощущения становятся почти ошеломляющими. Она кончает мне в рот с криком, полным шока и удовольствия, и я не даю ей до конца отойти от оргазма, отчаянно желая ощутить его вместе с ней.

Вскочив на ноги, я переворачиваю ее так, чтобы она оказалась лицом к столу. Она по собственной воле опускается на пол, растопырив пальцы, и наклоняет бедра навстречу мне в молчаливом приглашении. Я надеваю презерватив и ввожу себя в нее. Она вся мокрая, и я издаю стон, когда вхожу в нее одним толчком, заставляя себя сделать паузу, чтобы дать ей привыкнуть.

Сначала это жесткий, отчаянный трах, когда я беру то, чего так долго жаждал, беру то, что нужно мне больше, чем воздух. А потом я опускаюсь на нее, переплетая свои пальцы с ее пальцами на столе. Ее голова поднимается, устраиваясь в ложбинке между моим плечом и шеей, наполняя мои чувства ароматом ее волос.

— Мне так хорошо, — прошептала она, выгибаясь во мне. — О Боже, Закари, пожалуйста… так хорошо.

Я кончаю, содрогаясь от неожиданности, и из моего горла вырывается прерывистый крик. Мои толчки сначала становятся все более неистовыми, а потом и вовсе прекращаются. Мы долго лежим, прижавшись к столу, пока я размягчаюсь внутри нее, а когда я пытаюсь встать, пальцы Теодоры сжимают мои.

— Нет, — шепчет она. — Еще одну минуту. Пожалуйста.

С хриплым смешком я прижимаюсь к ней и целую ее голову в волосы.

— Было бы удобнее, если бы мы лежали в кровати, — замечаю я.

— У нас нет кровати, — отвечает она.

— Нет. Но когда-нибудь будет. У нас будет квартира, спальня и кровать, где мы сможем заниматься сексом столько, сколько захотим, а потом обниматься вдвое дольше.

Тело Теодоры напрягается подо мной, и я хмурюсь, думая, не собирается ли она оттолкнуть меня. Но она этого не делает.

Мы долго лежим, потом приводим себя в порядок, и я провожаю ее обратно в здание для девочек. Мы желаем друг другу спокойной ночи и расстаемся, но на всю оставшуюся ночь в моей груди поселяется странный груз необъяснимого страха.

Когда я в следующий раз вижу Теодору на нашем обычном месте в библиотеке, она приветствует меня быстрой улыбкой, которая сразу же настраивает меня на нужный лад.

— Ты уже начал выполнять задание мистера Эмброуза по Гегелю? — Она качает головой и потирает лоб. — Это должно быть худшее задание по Апостолам.

— Значит, ты не фанат Гегеля? — спрашиваю я легким тоном, устраиваясь рядом с ней.

Она показывает на стопку книг на столе рядом с ноутбуком. Она достаточно высокая, чтобы быть выше ее головы. — Это все чтение. И оно такое плотное. Я действительно не знаю, как я найду время.

— Не хочешь ли посотрудничать?

— Сотрудничать с тобой? — Она сужает глаза. — Я не знаю, доверяю ли я тебе. — Я открываю рот в скандальном порыве, и она спешит добавить: — В академическом плане, то есть. Я не знаю, могу ли я доверять тебе в академическом плане.

— Я достаточно хорош, чтобы затащить тебя в постель, но недостаточно хорош, чтобы помочь тебе с заданием?

Она обеспокоенно оглядывается по сторонам, а когда убеждается, что нас никто не слышит, наклоняется ко мне и говорит, понизив голос: — Это потому, что я доверяю тебе, что ты заставишь меня кончить, но не доверяю тому, что ты готов сделать, чтобы победить меня.

Я разразился откровенным смехом, польщенный и позабавленный ее честностью.

— Теперь, когда нас всего четверо, конкуренция жесткая, — признаю я, открывая ноутбук.

— Именно.

— Ну, если я не могу помочь тебе с чтением, то не хотела бы ты хотя бы взглянуть на мои записи?

Она колеблется, глядя на экран моего ноутбука. Я открываю документ и показываю ей свои составленные заметки. Она хмурится и бросает на меня встревоженный взгляд.

— Как и когда ты успел все это сделать?

— На выходных, вероятно, пока ты восстанавливалась после того, что, как я могу предположить, было впечатляющим похмельем.

Она смотрит на меня, а потом вздыхает. — Это было худшее, что я когда-либо чувствовала.

— Это то, что ты получаешь за то, что пьешь водку Якова.

— Ревнуешь? — спросила она с ухмылкой.

— Может, ты и пила его водку, но кончила ты на мой язык. — Я улыбаюсь, наслаждаясь внезапным румянцем на ее щеках. — Так что нет, Тео. Я не ревную.

На секунду она теряет дар речи, а потом берет себя в руки, разглаживает рукава и заправляет волосы за уши.

— Может, мне нужно переспать с кем-то еще, — говорит она чопорно. — Чтобы ты был скромнее.

— Ты можешь это сделать, но я могу отравить того, кого ты выберешь для этой цели.

Она задыхается. — Ты не отравишь.

— Не до смерти, конечно. Достаточно, чтобы они провели несколько очень неприятных недель. Лука ведь еще жив, не так ли?

— Ты бы не стал. — На этот раз ее голос едва превышает шепот. — Не стал.

Я смеюсь и снова указываю на свой ноутбук. — Как насчет того, чтобы дать тебе пять минут — только пять минут — на просмотр моих записей? После этого ты будешь предоставлена сама себе.

Она колеблется, но как только я устанавливаю таймер на своем телефоне, она бросается к ноутбуку и читает так быстро, что ее глаза бегают по экрану, словно она сошла с ума.

После этого мы погружаемся в работу.

Теодора не преувеличивала сложность последнего задания мистера