И вот час пробил. Сначала возникла проблема, а затем и разрешающая ее идея.

IV

Проблема выражалась одним словом: «планеты». Прав был Варфоломей Дормидонтович – даже более, чем сам бы того хотел: не только метапульсацию, шторм и полигалактические струи ум исследователей MB принимал спокойно, с прохладцей, но и – хоть и в меньшей степени – сами галактики, звездные небеса, даже приближенные до различаемого диска звезды. Во всем этом все-таки было многовато учебникового, к извечному опыту жизни людей мало касаемого. По теории Пеца, пространство-время есть плотнейшая среда и мощный поток, а для нас – безжизненная пустота. По гипотезе Любарского, вещество суть квантовая (вырожденная) пена в этом сверхпотоке материи-времени, а по опыту жизни – то, из чего состоим; по крайней мере, нам кажется, что мы из этого состоим. Иное дело – планеты. И не важно, что не только в теории, но и по прямым наблюдениям они едва различимые точки в пустыне мироздания – для нас это огромные миры, что нас породили, взрастили, на которых мы обитаем. Да и практика космонавтики (впрочем, и теория, и даже фантастика) нацеливает нас, что именно это самое важное: Луна, Марс, Венера, далекие планеты, астероиды, кометы – небольшие, несветящиеся, прохладные тела. Они для нас свои.

Именно это интуитивно продиктовало, что после описанного выше подъема Васюка-Басистова и Любарского, первыми заснявших планеты Меняющейся Вселенной, обнаружение и наблюдение планет далее как-то само собой стало главной целью. Но – даже после введения в дело «пространственной линзы» рассмотреть удавалось в основном начала и концы. Различные начала жизни планет одинаково впечатляли:

– и выделение шлейфов вещества из бешеного огненного вихря протозвезды (что наблюдали Варфоломей Дормидонтович и Толюня);

– и захват крупной звездой в свою круговерть окрестной остывшей звездной мелочи (планет типа Юпитер или Сатурн);

– и даже возникновение планетарных шаров как бы из ничего, путем аккреции, стягивания и слипания мелких метеоров.

Кончины миров были не менее интересны: иногда планеты поглощала и сжигала раздувшаяся в «новую» мамаша-звезда (обычно на стадии галактического спада), иной раз сама планета вдруг быстро разбухала, накалялась и расплывалась в облако – при полном благополучии светила и остальных тел. Нередко выбрасываемые звездой новые протопланетные шлейфы уничтожали миры на ближних орбитах. Во всем этом, если смотреть в крупном масштабе и ускоренном времени, проявляло себя единое для участка галактики (а то и для всей галактики) волнение пространства; мерцания яркости и вспышки звезд, выбрасывания шлейфов в нем были подобны бликам на воде. В самых выразительных и долгоживущих галактиках иные звезды много раз выделяли из себя свиту планет (а крупные среди них – и свиты спутников), поглощали их, выделяли снова иные…

Но все это было не то. Две крайние стадии соотносились с длительным существованием планет, их неспешной эволюцией, как рождение и смерть человека соотносятся с его жизнью. А именно картины формирования облика миров, подробности строения и изменений его оказывались малодоступны: уж больно юрко планетишки шмыгали по орбитам около светил, освещаемые ими то так, то этак, а то и вовсе никак; далекие, медленно плывущие в пространстве оказывались тусклы, да и вращались все, да и прикрывали лик свой атмосферой с облаками, а то и сплошь в тучах… С помощью «пространственной линзы» удалось ухватить у некоторых вид полушария, моментальный снимок; для далеких, «вечных» шаров Солнечной системы – Урана, Нептуна, Плутона – это было бы событием; а для «миров на раз» из MB – пустым, невоспроизводимым фактом из тех, которые наука отметает. Изменения объектов важнее объектов.

В том и был азарт проблемы, чтобы существам размерами в одну десятимиллионную от поперечника своей планеты, живущим в сто миллионов раз меньше ее, охватить подробными наблюдениями, постичь всю миллиарднолетнюю жизнь сложного громадного мира! Да и не за жизнь свою, а за малость, за часы. Да хорошо бы не одну планету так изучить, а сравнить десятки, сотни, тысячи… Сама постановка задачи как бы подчеркивала невозможность ее разрешения.

А теперь Буров знал, как ее решить: импульсной синхронизацией.

V

Он вернулся в кресло пилота и, перейдя на ножное управление, отпустил правую педаль – отступил во времени: чтобы из выброшенных протозвездой, пока он пил кофе, двух эллипсоидных шлейфов поскорее образовались планеты. Так и вышло, упрощенно и быстро, будто в мультике: ядро протозвезды уплотнилось в накалившийся до голубизны карликовый шар, шлейфы, быстро остывая, разорвались на дуги: ближний – на три куска, дальний – на пять, а те стянулись в закрутившиеся (тоже с мультипликационной быстротой) объемные вихри – комья. Вскоре они были заметны только в отраженном свете звезды и быстро уплотнялись – мечущиеся по орбитам, меняющие цвет и форму серповидные искорки.

«Какую выбрать? Ну, по аналогии с Землей – третью…» Вряд ли она окажется землеподобной, это невероятно. Может, марсоподобной или похожей на спутники Юпитера, на Меркурий, в конце концов? А если в густых тучах, вроде Венеры или Юпитера? В ускоренном времени инфралучи, которые проникают сквозь облака, дают видимый свет, что-то все равно увижу. Итак?..»

Нажатием педалей Буров приблизился во времени к звезде и намеченной планете. Но не слишком, чтобы последняя совершала годовой оборот вокруг светила за полминуты: так удобней оценить параметры ее движения. Планетка-искорка неслась в кромешной тьме, разрасталась до крошечного полудиска без подробностей, вблизи купола кабины становилась серпиком, который перекатывался слева направо через полярную область, – и юркала вправо во тьму. Виктор Федорович наметил место в правой части орбиты, куда он будет выходить на планету, там она хорошо освещена. Сделал необходимые подсчеты на компьютере, поворотами ручек и нажатиями клавиш перенес числа в свой прибор. «Ну?..» Он снова глубоко вздохнул; сейчас как-то само дышалось во всю грудь.

То, что Буров делал до сих пор, было присказкой; теперь начиналась самая сказка. Ткнул пальцем черную пипку на щитке, включил импульсный режим. Как раз в момент, когда планетка пришла в облюбованное им место.

Пошло импульсное слежение-сближение. Шмыгнул прочь «белый карлик», застыло звездное небо над куполом. Пинг-понговый шарик планеты вдруг замедлил бег по орбите, вяло пополз от намеченного места вперед, в область худшего освещения. Но Буров чуть шевельнул рукояткой «Частота»: планета остановилась, будто в нерешительности… и вернулась в намеченное место! Замерла там, отчетливо видимая над куполом кабины во тьме и на всех экранах.

– Вышло! – азартно выдохнул Витя.

Это был всего-навсего эффект импульсной синхронизации – того типа, что применяют в осциллографах и телевизорах, чтобы не дрожало и не плавало изображение. Требовалась изрядная дерзость, чтобы примерить идею, реализованную для электронного лучика в вакуумной трубке, к километровой электродной системе ГиМ, к ее мегавольтовым полям и, главное, к просторам и образам Меняющейся Вселенной. Труднее всего было преодолеть гипноз пространств, оторопь космического путешественника, внушить себе, что он, Буров, просто настраивает изображение на экране телевизора. Только находится с кабиной внутри «электронной трубки» ГиМ, всего и делов.