– Как красиво! – не сдержал восхищения Иманиши.

На взгляд Лопухина, Токио вовсе не был красив, особенно окраина: узкие кривые улочки, одноэтажные домишки с крышами из дранки, обмазанной глиной, грязные воды ленивой Сумидогавы… Но, во-первых, о вкусах не спорят, а во-вторых, вдали, в центре города различалось нечто более примечательное: современные каменные дома, утонувшие в парковой зелени монастыри с высокими пагодами и, конечно, комплекс зданий и садов императорской резиденции.

На пустыре было тесно от людей. Многие зеваки стояли на улицах, раскрыв рты, некоторые лезли на крыши. Там и сям мелькали мундиры полицейских.

Крики восторга заглушили оркестр. Гжатский улыбался – сегодня он был триумфатором. Граф оглянулся на вышку – Еропка стоял на площадке, как было приказано, но ясно было, что приказ глупый – кто услышал бы свисток при таком гвалте?

– А там что за люди? – указал Лопухин. – Солдаты?

– Пожарные, – кратко ответил Иманиши.

– На случай, если мы упадем на город? Предусмотрительно.

Иманиши не уловил едва заметной иронии. Или сделал вид, что не уловил.

– Благодарю за не заслуженную мной похвалу. Наши города легко горят, особенно в жаркое время года.

Ответ был исчерпывающим. Оставалось лишь надеяться, что пожарные с их ведрами и баграми сегодня не понадобятся.

Цесаревич вел себя тихо – просто стоял, вцепившись пальцами в борт гондолы. Щелкнул затвор фотографического аппарата – Гжатский снимал толпу внизу. Негромко лязгнул механизм перезаряжания фотопластинок.

– Ишь, как радуются! – сказал довольный лейтенант. – Сделаю круг с набором высоты, а потом пойдем над Токио.

Дирижабль величественно разворачивался. По крышам домиков, по узким улочкам медленно плыла его гигантская тень.

– Против ветра все-таки плохо тянем, – покачал головой Гжатский. – Движок слабый. А помощнее поставить – это же сразу вес уве…

Он не договорил. Грохот выстрела… Крики… Шипение пробитого баллона…

– Вон там! – крикнул Лопухин, указывая пальцем на вскипевший вдруг край толпы. – Лейтенант, дагерротипируйте! Скорее!

Гжатский захлопотал вокруг своего двенадцатизарядного фотографического чудовища. Щелкнул затвор.

– Еще! Не жалеть пластинок!

Внутри аппарата лязгнул механизм перезаряжания. Новый щелчок – и новый лязг.

– Вон, вон побежал! – закричал цесаревич, опасно перегибаясь через борт гондолы.

Действительно: одинокая человеческая фигурка, похожая с высоты на паучка, быстро-быстро перемещалась в сторону убогих домишек. За ней гнались японские полицейские и русские морские пехотинцы, им мешала разбегающаяся толпа.

Фотографический аппарат лязгал и щелкал до тех пор, пока бегущий не скрылся в проулке. Внизу захлопали револьверные выстрелы.

– Хотел бы я знать, почему мы не горим и не падаем, – задумчиво произнес Лопухин, посмотрев вверх. – Дырка же.

И верно: оболочка дирижабля, только что тугая, как хорошо набитая колбасная кишка, заметно сморщилась. Дирижабль, однако, не горел и не пытался упасть. Более того, он, кажется, продолжал набирать высоту! Ровно пыхтел паровой двигатель, исправно крутился воздушный винт.

– Пуля была, вероятно, зажигательная, – пояснил граф.

– Почему? – захлопал глазами Михаил Константинович.

– А потому, ваше императорское высочество, что смастерить простейшую зажигательную пулю способен и ребенок. Высверлить углубление в донце, набить его головками от серных спичек на клею… что тут сложного? Японцы – сметливый народ, уж верно догадались бы. Не понимаю…

– Баллонет пробило, – весело доложил Гжатский, в свою очередь придирчиво осмотрев оболочку, – а баллоны с водородом целы! Нам везет!

– Везет дуракам, – оборвал его граф. – Поздравляю с этим званием всех нас. Нельзя ли подняться повыше?

– Насколько?

– Скажем, на две версты. Чтобы оказаться вне досягаемости ружейного огня. Откуда следует, что покушавшийся был одиночкой? Сейчас нас не то что пулей – стрелой достанут.

Гжатский задумчиво кусал губы.

– Можно попытаться, – сказал он без энтузиазма. – Но только подъем будет проходить медленно. Разве что отвернуть на время от города? Ради безопасности?

– Вот и отверните. Вон туда, к северу.

– Да, но…

– Какие еще могут быть «но»?

– На двух верстах высоты будет холодно. Его императорское высочество…

– Потерпит! – отрезал Лопухин, даже не взглянув на нахохлившегося цесаревича. – Лучше продрогнуть, чем сгореть. У вас еще что-то?

– Так точно-с. – Растерянный Гжатский мялся. – Я предполагал, что мы пройдем низко над императорским дворцом… При большой высоте зрительный эффект будет совсем не тот…

– Ничего. Полагаю, у микадо найдется подзорная труба. Вверх, господин лейтенант, вверх! На малой высоте нас только слепой не продырявит.

И как в воду глядел! Не успел толстый кабачок дирижабля величественно развернуться, как снизу грохнул еще один выстрел. Секундой раньше баллон вздрогнул и зашипел, как змея, которой наступили на хвост.

Смысл этого шипения мигом дошел до каждого. Иманиши лишь мельком взглянул наверх и тотчас опасно перегнулся через борт гондолы – надеялся, видно, высмотреть, откуда был сделан второй выстрел. Лопухин придержал его за портупею. Цесаревич взвизгнул.

– Пробоина, – скучным голосом констатировал Гжатский. Опасность парадоксальным образом не пугала его и не распаляла – он лишь становился точен в движениях, как машина, и неспешен на слова, как волжский крючник, засыпающий прямо на песке после разгрузки баржи. Однако чуткое ухо уловило бы в его тоне обиду: как это так – портить хорошую вещь? Ну разве не подлость?

Дирижабль наконец развернулся, и лейтенант направил его прочь от города.

– От имени японской полиции приношу мои нижайшие извинения, – дрогнувшим голосом заявил Иманиши. – Мои подчиненные не сумели уберечь от покушения уважаемых гостей божественного микадо. Я сегодня же подам прошение об отставке.

– Да будет вам, – махнул на него рукой граф. – Извинения приняты. Никакая полиция не всесильна. Лучше скажите, удалось ли вам заметить, откуда стреляли? Мне, увы, нет.

– Мне, к сожалению, тоже не удалось. Но все ближайшие кварталы через минуту будут оцеплены и тщательно осмотрены.

– Что ж, будем надеяться на удачу. Она нам улыбнулась уже дважды: вторая пуля оказалась не зажигательной… Лейтенант, куда вы правите? Море правее.

– Ветер с моря, – снулым голосом объявил Гжатский. – До моря мы не дотянем. Лучше всего идти по ветру… Ой!

Баллон снова вздрогнул и зашипел громче. Секунду спустя донесся грохот выстрела.