– Добре, как прибудут, так и приму.

Скуратов видел, что царь не в настроении.

– Уж не старая ли хворь беспокоит тебя, государь? – спросил он.

– Пошто спрашиваешь?

– Так вижу, не в духе ты.

– Твоя правда, Малюта, не в духе, но не от хвори, а от мыслей тягостных.

– Все думаешь о предстоящем нашествии?

– И о том, и о другом.

– Извиняй, конечно, но о чем другом?

– О том, что слишком много у нас вельмож, готовых ради корысти своей отчизну предать. Тот, кто встречался с татарами на Оке, о чем с мурзой гутарил?

– Не могу знать, государь.

– Ну уж не о том, как избежать урона, коли крымчаки дале земель козельских пойдут. Он гутарил с ним о том, какую выгоду получит от предательства. А то, что был на Оке изменник, сомнений нет. Вот и мыслю, как то положение исправить.

– С изменниками разговор один – в пыточную избу и на плаху.

– А коли невиновного бросим к палачам?

– Так прознать о вине треба.

– Под пыткой и невинный признается в том, чего не совершал.

– А я вот мыслю, не так и много изменников на Руси. Было куда более при правлении отца твоего, великого князя Василия III, ты уж извиняй, государь. Ныне большинство твою сторону держит. Народ за тебя. А то есть опора такая, что не сломить. А попадет ли к палачу невиновный, скажу так, сейчас и следствие ведется по-иному. На дыбу сразу не отправляют, коли на месте не взяли с изменой или не уличили в заговоре, так что невиновный может оправдаться вполне. А истинных изменников и жалеть не след. Что заслужил подлостью своей, то и получи.

– Ладно, о том не будем.

– Может, медовухи выпьешь, государь?

– Выпью, как трапеза будет.

– Да уж недолго осталось. Узнать, чего там повара?

– Сами оповестят, когда готово будет все, – махнул рукой царь.

Тут объявился слуга, доложился, что вечерняя трапеза в столовой палате готова.

Иван Васильевич с Малютой прошли в столовую.

На столе чего только нет, кушанья на любой вкус, и рыба разная, и мясо, и пироги свежеиспеченные, и засоленные грибы, посуда серебряная, дорогая. Подали кувшин медовухи и чаши.

С царем, по обыкновению, трапезничали и ближние бояре.

Александровская слобода в то время считалась второй, а кем-то и настоящей столицей государства Русского. Там были некоторые приказы, часто заседала боярская Дума, во дворце Иван Васильевич принимал иноземных послов. Там же стояла опричная дружина. Крепость, имевшую в основе деревянные сооружения, постепенно перестраивали. Крепостную стену до бойниц заложили кирпичом, который недавно стали делать на Руси. Впереди крепости ров, заполненный водой из реки Серой. Охране и обороне слободы всегда придавалось большое значение. Сторожевые заставы окружали ее со всех сторон, и ставились они на равном удалении. Подобраться ворогу незаметно к опричной столице Ивана Грозного было не так просто. Ну а уж взять ее вообще считалось делом невозможным. Царь проводил здесь много времени, но выезжал на Москву часто. Дел хватало и там, и тут.

После трапезы царь ушел в опочивальню, где его осмотрел придворный доктор Бомелий. Иван Васильевич скрывал от Скуратова, что намедни чувствовал себя худо, он терпеть не мог выставлять свои хвори напоказ, считая это проявлением слабости. А слабым царь никогда не был, даже в годы сурового детства своего. Сила духа во многом и позволила ему добиваться того, чего не могли добиться ни отец, ни дед, ни прадед. Да и после него никто из правителей государства Русского так и не смог добиться того, чего добился для России Грозный. Никто не мог сравняться с его вкладом в дело создания, укрепления и реформирования страны, превратив удельную Русь в мощное царство.

Декабрьским морозным днем Михайло Бордак с Аленой и Петрушей решили пройтись по Москве. День выдался хоть и морозным, но солнечным, безветренным. Детвора, заранее сгребя снег и сделав горки, облила их водой и ныне с криками и гиканьем каталась себе в удовольствие. Бордаки были в шубах, и даже Петька в сшитой по заказу для его роста. Они приближались к торговым рядам, когда впереди вдруг раздался истеричный вопль:

– Зарезали, ограбили, держи вора!

Алена прижала к себе сына, Михайло насторожился, распахнул шубу, положил руку на рукоять сабли, носимой с собой повсюду.

– Чего это? – испуганно спросила Алена.

– Ограбили и загубили кого-то, видно.

– Что ж это такое, вроде опричники всех лихих людей на Москве извели!

– Одних извели, другие объявились. Ведаешь же, что на юге и востоке. В тех землях летом засуха была. Где-то дошло до того, что люди с голоду помирали. Вот и начали опять плодиться шайки. Ничто, стража выявит лиходея.

Но лиходей этот объявился из проулка прямо на семью Бордаков. В одной руке – сума, в другой – окровавленный тесак. Улица была утоптанная, ребятней раскатанная, оттого скользкая. Выхватывая саблю, Бордак поскользнулся и упал. Лиходей воспользовался тем, ударил рукоятью тесака Алену и, сбив ее с ног, схватил за шиворот Петрушу. На том конце, откуда вышли Бордаки, появились сани, и послышался крик:

– Фома! Шибче! Кончай его!

– Ага! Погоня на пятки наступает!

– Тогда шустрей тащи сюда выродка!

Фома-разбойник потащил Петрушу к саням.

Правящий ими мужик озирался по сторонам. Покуда проезд свободный, треба отсюда уйти, далее смешаться с народом и добраться до лачуги на окраине Москвы.

Бордак вскочил, увидел лежавшую Алену, нагнулся к ней.

– Сынок, – прошептала она, – сыночка спаси, Михайло, я ничего, встану. – Лицо ее было в крови, текшей из разбитой брови.

Из проулка выскочили двое мужиков, и Михайло крикнул им:

– Бабе помогите! Брюхатая она, с лиходеями сам разберусь!

Один из мужиков бросился к Алене, другой все же поспешил за боярином.

Разбойник бежал из последних сил, Петька, как мог, мешал ему. Поняв, что его догонят, тот остановился в каких-то саженях от саней, развернулся.

– Чего встал? Ко мне давай! – крикнул подельник.

Фома лишь отмахнулся. Тогда второй разбойник не стал дожидаться товарища, влепил лошади кнутом и погнал сани от опасного места прочь.

– Бросил, пес! Ну ничего, поквитаемся, – оскалился лиходей и, увидев, что к нему вплотную подошли двое, приставил нож к горлу паренька, прикрываясь им: – Не подходи, зарежу отрока! Мне не впервой.

Бордак вложил саблю в ножны, поднял руку:

– Не балуй. Отпусти сына.

– Сына? – огрызнулся разбойник. – Сын – это добре, за сына ты все сделаешь.

– Чего надо?