Убийца выскользнул из ниши в стене, нырнул в соседнюю подворотню. Он следил за жертвой скорее ради развлечения, чем по необходимости. Сейчас скрытность ему не требовалась. Мужчина был сильно пьян и все равно не заметил бы его. Он фальшиво напевал себе какую-то мелодию и, несмотря на отсутствие шляпы и потрепанную одежду, казалось, даже не замечал пронизывающего холода.

Девушка оказалась слишком проворной, слишком сильной. Она ранила убийцу его же оружием, кинжал вошел глубоко в плечо. Ему с трудом удалось догнать ее и прикончить, а потом он вынужден был cпрятаться на заброшенной фабрике в Лаймхаусе и бросить там окровавленный плащ.

Дожидаясь, пока заживет рана, он услышал царапанье и щелканье – это приполз демон Уробас, привлеченный запахом крови и смерти. Он не боялся демона – эти существа теперь признавали в нем сородича.

Но он был недоволен собой. Эпизод с девчонкой не должен был повториться.

Убийца ускорил шаг. Секунда, две, три – и он догнал жертву. Грубо схватил мужчину за плечо, развернул к себе, толкнул к холодной кирпичной стене. На лице человека отразилась злоба, потом недоумение. Прежде чем клинок убийцы вошел ему в грудь, он успел выговорить лишь одно слово:

– Ты?

Нож разрезал ткань, рассек мышцы, задел кость, снег под ногами окрасился в алый цвет, и он почувствовал тяжелый металлический запах горячей крови и смерти…

Джеймс сел на постели. Грудь пронзила острая боль, сердце колотилось, как будто он пробежал милю. Ему с трудом удалось перевести дыхание, но страшные воспоминания не отступали: безлюдные улицы, лавочки и палатки рыночных торговцев… Человек вышел из шумного, ярко освещенного паба, направился к входу в темный переулок – видимо, в надежде найти какой-нибудь сарай и завалиться спать.

Убийца, клинок, снова эта ненависть, страшная, жгучая, как пламя.

«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!»

Джеймс трясущимися руками натянул на себя одеяла. Страх, ползущий откуда-то снизу, распространялся по всему телу, словно раковая опухоль. Потом он сообразил, что дрожит от холода – видимо, он метался во сне и сорвал с себя рубашку. Кроме того, окно было приоткрыто.

Было холодно, так холодно; одной рукой он схватил рукав коричневого пальто, второй вонзил в грудь жертве кинжал…

Внезапно Джеймсу показалось, что у него сейчас остановится сердце.

– Нет, – прохрипел он, отбрасывая простыни. Тяжело дыша, пошатываясь, подошел к окну и захлопнул его. Он твердо знал, что вчера вечером окно было закрыто; он проверял дважды.

Он видел убитого – мужчина лежал навзничь, остекленевшие глаза смотрели в небо. Он узнал его. Это коричневое пальто, это лицо, этот голос.

Элиас.

Джеймс быстро натянул брюки, кое-как застегнул пуговицы на рубашке. Пусть это будет просто кошмар, ничего не значащий кошмар, молился он про себя. Только не вещий сон. Наверное, вчерашняя ссора с тестем произвела на него сильное впечатление. Такое бывает, убеждал он себя.

Откуда-то снизу донесся шум – Джеймс не сразу сообразил, что это стук в дверь. Он выскочил из спальни без обуви, сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Корделия уже была внизу, непричесанная, в халате. Райза открыла дверь, и они увидели на пороге Сону Карстерс.

– Mâmân? – услышал он испуганный голос Корделии. – Mâmân?

У Соны вырвался страшный, звериный крик. Райза подхватила ее, и Сона, уткнувшись в плечо своей старой няни, безутешно зарыдала.

– Он умер, Лейли, – всхлипывала она. – Его нашли рано утром. Твой отец умер.

Корделии прежде приходилось посещать Безмолвный Город, но она никогда не бывала в Оссуарии. Ей до сих пор везло, отстраненно думала она, следуя по узкому коридору за Джеймсом, Алистером и Соной, которых вел Брат Енох с колдовским огнем. За семнадцать лет ей не случалось так близко сталкиваться со смертью.

Алистер приехал в дом на Керзон-стрит после Соны и с поразительным спокойствием объяснил, что тело Элиаса было обнаружено патрулем на рассвете и уже переправлено в Безмолвный Город. Им сказали, что, если они хотят увидеть Элиаса до вскрытия, следует поторопиться.

Последующие события вспоминались Корделии в виде каких-то разрозненных картинок. Она поднялась наверх, чтобы переодеться, чувствуя себя так, словно провалилась под лед на Северном полюсе и тонет в черной, невыносимо холодной воде. Выйдя из дома и направляясь к карете, в которой сидели мать и брат, она отметила, что Джеймс идет рядом, и это немного удивило ее. Он настоял на том, чтобы поехать вместе с ней в Безмолвный Город, хотя она говорила, что в этом нет необходимости. «Только членам семьи нужно ехать», – сказала она тогда, и он ответил: «Маргаритка, теперь я часть твоей семьи».

В карете он негромко произнес слова соболезнования, обращаясь к Соне и Алистеру: «Ghame akharetoon basheh». «Пусть это горе будет для вас последним».

Сона без остановки рыдала всю дорогу до Хайгейтского кладбища. Корделия в глубине души ожидала, что Алистер отреагирует на известие о гибели Элиаса с такой же злобой, какой он часто маскировал боль. Но он был молчаливым и чужим, словно бездушный манекен. Когда брат говорил положенные слова Еноху, ожидавшему их у входа в Безмолвный Город, его голос доносился до нее как будто издалека.

Корделия внезапно вспомнила Джема, и ей стало больно. Ну почему именно сейчас он сидит взаперти в Спиральном Лабиринте! Если бы только он был с ними… ведь он был родственником, а Брат Енох был чужим. Может быть, Джем даже ничего не знает. Сколько времени пройдет, прежде чем ему сообщат о том, что его дяди, человека, который покарал убийцу его родителей, больше нет в живых?

Ах да, ведь еще будут похороны, подумала она, невидящим взглядом уставившись на факел Брата Еноха, который мерцал где-то впереди. Но состоятся они нескоро. Сначала тело Элиаса осмотрят, изучат, потом забальзамируют и оставят до того дня, пока не поймают убийцу. Нельзя сжигать его, чтобы не уничтожать возможные улики. Тогда Джем присоединится к ним. Но она, как ни старалась, не могла представить себе эту сцену: поля Аликанте, тело ее отца на погребальном костре, Шарлотта произносит слова утешения. Это было похоже на страшный сон.

Джеймс взял ее за руку, когда они вышли на площадь, вымощенную каменными плитами. Над железными дверями Оссуария была выбита надпись: