11 февраля Бересневские сопки были взяты штурмом 5-й японской дивизией, подошедшей из под Порт-Артура, после того как подполковник Береснев был тяжко ранен в голову. Сопротивление было оказано до последнего предела, произошел в действительности штыковой бой, и сброшенные с высот остатки трех рот Бугульминского полка в числе 39 человек, перейдя поперечную долину р. Цин-чо-хе, поднялись на гору Ренненкампфа, на которой уже занял позицию батальон 21-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.

Подойдя к остаткам рот, я поздоровался с ними, а они мне заявили:

– Ваше превосходительство, мы не виноваты, нас так мало осталось, что мы перестали друг друга видеть.

– Да я вас и не виню, напротив, от всего сердца благодарю за вашу доблесть, но, к сожалению, полного отдыха вам дать не могу, а лишь на полчаса, а потом вам придется стать на позицию вместе с ротами 21-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.

– Покорнейше благодарим! – был их ответ.

Пока я отдал приказание командиру 5-го Забайкальского казачьего батальона[196] о выдвижении двух рот в долину, дабы японцы не могли прорваться через нее, прошло несколько минут. Подойдя к группе бугульминцев, увидал их мирно сидящими и закусывающими.

Положение стало очень серьезным. Почти все части были втянуты в бой, а японцы продолжили распространяться вправо в охват нашего левого фланга. Предстояло решить, отстаивать ли до конца Цинхеченские позиции, создавшие столь добрую славу дивизии, или сохранить в своих руках путь на Телин. Колебания быть не могло. Сохранить в наших руках путь на Телин и уберечь войска для прикрытия этого пути составляло главную задачу отряда. От этого, в случае общей неудачи, зависела судьба всех армий, и я, заняв частями резерва перевалы Далин, Чейлин, Папанлин, не колеблясь приказал вечером того же дня начать отход на Сонлунью.

Отход совершился беспрепятственно. Натруженные японцы возобновили атаки лишь на следующий день.

На рассвете этого дня в Цинхечен прибыл наш санитарный транспорт, который и забрал всех еще остававшихся в Цинхечене тяжело раненных. Стояли крепкие морозы, особенно по ночам, но днем действие солнца уже намного смягчало мороз, чувствовалось, что зима подходит к концу.

Перевал вместе со всеми прошел пешком, пропуская кухни, патронный, вьюки, артиллерию и самые части. Порядок был полный. Ко мне подошел раненый офицер и доложил:

– Умирающий тут в фанзе наш капитан увидал вас и просит подойти, чтобы проститься с вами.

Я тотчас же вошел к нему. Он едва мог говорить, взял за руку своего товарища, дал ему свой тельный крест и прошептал:

– Отдай сыну.

Тогда тот нагнулся к самому его лицу и выговорил:

– Прости жену.

Умирающий как будто хотел привстать, сделал последнее мятущееся движение, но выговорил только едва внятно:

– Не могу. – И скончался.

В Сонлунью мы пробыли 12 февраля и день 13-го. Арьергарды вели бои на перевалах и без особого напряжения сдерживали натиск японцев. Около полудня вернулся к отряду генерал-лейтенант Ренненкампф, которого генерал-адъютант Куропаткин, ввиду серьезности положения в бывшем его отряде, тотчас же снял с командования кавалерией на правом фланге и вернул к отряду. Было решено держаться на перевалах, доколе только позволит обстановка, и дать войскам хоть небольшую передышку. Но под вечер прискакал конный ординарец от отправленного с батальоном в тыл на отдых командира 2-го батальона Черноярского полка подполковника Квинихидзе, который доносил: «Батальон 22-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, занимавший Папанлинский перевал, отступил с позиции, и японские цепи подходят к дороге от Сонлунью на Мадзяндзянь верстах в пяти севернее Сонлунью. Поднял батальон по тревоге и выступаю против них».

К счастью, в ту минуту как прибыло это донесение, у нас с генерал-лейтенантом Ренненкамфом были собраны командиры полков, стоявших в резерве за перевалами, и было принято решение держаться на занимаемых позициях возможно дольше.

Полученное донесение сразу изменило положение. Неожиданный отход арьергарда с перевала Папанлин, без донесения даже об отходе и появление японцев в тылу, заставило принять новое решение: окончательный бой принять на Мадзяндзянской позиции в 15 верстах севернее Сонлунью. Тотчас же начать отход, и если Квинихидзе не удастся отбросить японцев, самим пробиваться штыками.

Пока отдавались эти распоряжения, я приказал полковнику Полянскому с остальными батальонами полка поддержать Квинихидзе и занять позицию у д. Убеньяпуза, на которой полку, пропустив все прочие войска на Мадзяндзян, оставаться, составив арьергард, и задержать противника, пока я смогу осмотреть позицию у Мадзяндзяни и поставить на ней войска.

Настроение в отряде было бодрое, марш выполнен в полном порядке. Мы с Ренненкампфом шли пешком в голове Бугульминского полка, предназначенного для штыковой атаки японцев, если бы путь оказался прегражденным.

Энергичные действия Квинихидзе, вовремя поддержанного командиром полка, заставили японцев отойти, и мы к полуночи беспрепятственно достигли д. Мадзяндзян. Настроение в частях было такое бодрое, дух такой молодецкий, что, несмотря на всю угрожаемость положения, все было проделано также спокойно и просто, как оно здесь рассказано, и кто бы нас встретил на марше, никогда бы не заподозрил, что мы идем в тисках, готовые штыками проложить себе выход, и совершаем простое походное движение. Гостивший при отряде австрийский военно-уполномоченный подполковник граф Шептицкий, идя рядом со мною, после довольно продолжительного молчания, проговорил:

– Удивительно, как у вас все хотят, чтобы все вышло возможно лучше.

Около полуночи мы достигли д. Мадзяндзян. Можно было бы до рассвета отдохнуть, но 31-й госпиталь, уходя, увез свои печи, фанза была нетоплена, мороз до 20 градусов и в фанзах тоже стоял мороз.

С первыми проблесками рассвета я выехал в сопровождении начальника штаба, генерал-майора Эрис Хан Алиева, командиров полков и батарей на высоты в трех-четырех верстах от д. Мадзяндзян, и мы очень скоро наметили позицию по высотам, расположенным по обе стороны довольно широкой поляны, по которой пролегала дорога на Фушун-Телин. Да медлить и не приходилось. В семи верстах к югу от нас у д. Убеньяпузы Черноярский полк выдерживал упорный бой, сдерживая бешеный натиск японцев. Доблестный полковник Полянский, отбив в течение дня семь атак, отошел на главную позицию лишь тогда, когда я его уведомил, что главная позиция занята, все готово и он может отходить и стать в резерв за главной позицией.

Поняли наконец и в главной квартире всю серьезность нашего положения, и к нам постепенно подходили подкрепления: 9-й[197] и 10-й Восточно-Сибирские стрелковые полки, Куликовский резервный полк[198] и батальон 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.