вылил молодому человеку на голову. Тот высунул язык и принялся слизывать капли.

– Еще есть? – спросил он. – И чего сразу на голову? В стакан нельзя было налить?

В том, как он говорил, как глядел и облизывался, было что-то невероятно знакомое. Как будто этот бесстыдный молодой человек вышел прямиком из воспоминаний старого священника, даже не взяв на себя труд слегка подкорректировать свой облик, дабы более соответствовать нынешней действительности. Нет, он самым дерзким образом продолжал оставаться в действительности давно минувшей, и Ханс ван дер Лаан прошептал:

– Йоссе… Йоссе ван Уккле? Философ-нищий? Брат Вычитание, если не ошибаюсь?

Сидящий на полу молодой человек подскочил:

– Вы-то меня откуда знаете?

– Ты Йоссе?

– Брат Вычитание к вашим услугам, святой отец! Нет ли у вас какой-нибудь одежды? А то из меня все вычли, а сам я еще ничего ниоткуда вычесть не успел, так и явился к вам в абсолютном минусе…

Ханс ван дер Лаан показал ему на сундук, прибитый к углу комнаты:

– Там что-нибудь да есть. Что тебе подойдет, все твое.

– Тощему что угодно подойдет, это на толстом все лопается да расползается, – сказал Йоссе, метнувшись к сундуку. – Поэтому быть тощим надежнее.

Он живо выкопал какие-то штаны и какую-то рубаху, прихватил шерстяной плащ с длинным капюшоном и пояс из плохонькой жеваной кожи. Башмаков в сундуке не обнаружилось.

– Так-то лучше, – сказал Ханс ван дер Лаан. – Как ты поживал все это время, Йоссе ван Уккле? Почему ты ни на день не состарился и выглядишь точно таким, каким я тебя помню?

– Это потому, святой отец, что я вовсе и не поживал, – отвечал философ, забираясь на стул с ногами и подтягивая костлявые колени к подбородку. – Уж не знаю, сколько лет прошло, да только встретились мне какие-то солдаты, и я провел с ними весьма неудачное арифметическое действие, после чего они произвели со мной собственное арифметическое действие, ну а дальше я очутился там, где, по всей вероятности, оказываются философы-неудачники. Но кто вы такой и откуда меня знаете? Не припомню, чтобы я водил знакомство с духовными лицами да еще такого высокого ранга.

– Я бывший каноник из Бреды, – сказал Ханс ван дер Лаан. – Помнишь ту жабу, которая носила платье из листка, вырванного из книги?

– О, моя жаба! – вздохнул Йоссе. – Ее поцеловала какая-то принцесса, и жаба сама после этого стала принцессой… Потом эти две принцессы очень враждовали, но моя жаба, разумеется, одержала верх. Одно время ей принадлежало герцогство Клевское, но ручаться не могу. По крайней мере, она точно не хотела выходить замуж, хотя ее и заставляли.

Йоссе прикрыл глаза и прислушался. Откуда-то издалека доносились шаги и голоса, но в запертой комнате бывшего каноника из Бреды было тихо и безопасно.

– Так вы состарились, святой отец, – в голосе Йоссе прозвучало такое сердечное тепло, что Ханс ван дер Лаан чуть не заплакал. – Вот что произошло… – Он вздохнул. – Там, где я был, тоже несладко. Я рад, что мы снова встретились.

– Как ты сюда попал?

– А как я сюда попал?

– А ты не знаешь?

– Да понятия не имею!

– А что ты помнишь?

– Я? – брат Вычитание задумался. – Помню, как я, рыцарь Гвейде ван Таул, потом этот Преториус и еще Марцеллин Будэ – мы вчетвером, пришли к кабаку. Там была монахиня с головой свиньи и ученый монах, по рукам которого, как муравьи, бегали буквы. Наверное, таково было его наказание, уж не знаю, за какие грехи. Мы зашли в кабак – там был кабак – и хорошенько выпили. – Вспомнив об этом, Йоссе рыгнул, осторожно собрал воздух, изошедший из его рта, в кулак и сунул этот кулак за пазуху. – Тут пол накренился и прямо-таки рванулся к моей щеке. Такое случается, когда вдруг выпьешь слишком много. И вот я вижу этот пол и «глазок» на доске вижу, и только мысли об этом «глазке» не дают мне потерять человеческий облик. В этот момент свинья-монашка как закричит: «Вынесите отсюда эту свинью!» Меня кто-то подхватил и потащил наружу. Я, конечно, отбивался, потому что мало ли какие у них мысли? Свинья при случае может человека и сожрать, бывали такие истории. А эта, даром что ли монашка, была весьма лютой.

Ханс ван дер Лаан сказал:

– Наклони-ка голову.

Йоссе послушно наклонил голову и спросил:

– Зачем?

Бывший каноник из Бреды пощупал его волосы, намоченные святой водой. Волосы не обуглились и не выпадали, они были просто мокрые.

– Ты не посланец диавола, – сказал Ханс ван дер Лаан.

– Да какого там диавола, – буркнул Йоссе, – там его и нет, почитай. Уж не знаю, где он скрывается. Может, среди людей где-то бродит…

– Что было дальше? – перебил Ханс.

– Дальше-то?.. Вытаскивает меня наружу этот монашек, Альбертин, а я вижу, как буквы по нему бегают, и меня просто жуть берет: а вдруг эти буквы сейчас на меня перескочат? И тут слышу – голос воет.

– Голос?

– Ну, такой голос… У-у-у… На каком-то непонятном языке. И все громче и громче. Альбертин сел рядом и говорит: «Опять они за свое! Житья от них нет! Только в кабаке и житье!» Я говорю: «Кто они такие-то?» Он говорит: «Да откуда мне знать? Сначала на вавилонском языке воет, потом на еврейском, потом на латыни, а иногда и на добром голландском…» – «И чего добивается?» – «Откуда мне знать? Приди да приди. Вот что они воют. Когда до латыни дойдут, сам начнешь понимать». – «Откуда тебе знать, что я латынь понимаю? – удивился я. – Я же голый». – «У тебя на лице написано, – сказал он. – И задница плоская. Такая задница у тех бывает, кто много сидит над книгами». – «Я вообще над книгами не сижу, я постигаю тайны госпожи Арифметики в процессе хождения по земле», – сказал я. Почему-то, когда он упомянул про задницу, мне стало обидно. Сам-то одетый, в трех мантиях ходит, свою-то задницу прикрыл надежно, так что никто ничего про нее и не скажет. А моя, конечно, всем напоказ выставлена, издевайся – не хочу.

– Это правда, – заметил Ханс ван дер Лаан. – Однако продолжай.

– В общем, загремело кругом, затряслось, что-то затрещало, как будто тряпки рвут… Он меня руками схватил, как бы обнял, а потом развернулся и толкнул вперед. Я так понимаю, вместо себя сюда выбросил.

– А поранился ты где?

– Я поранился? – Йоссе лихорадочно принялся ощупывать свою голову, руки, ноги. – Где?

– Голова сзади разбита. И руки расцарапаны.

– А, это я об стенку стукнулся, – успокоился Йоссе. – Это ничего. Меня когда выбросило, у меня все дыхание пресеклось. Вообще