то рыбу, то свинью, а то и репку, – возразил рыцарь Гервин. – Не вижу в том никакой беды.

– Но рыбу-то эту осудили не за то, что она еда, а за преступление, которого она вовсе не совершала. И все ее преступление только в том и состояло, что она открывала и закрывала рот.

– Хочешь сказать, она дышала воздухом?

– Хочу и говорю. Дышала. Дышала воздухом. Как вы или я.

– Но рыбе такое не свойственно.

– Может быть, другой какой рыбе не свойственно, а этой очень даже свойственно.

– И что, казнь привели в исполнение?

– Еще как! – с жаром произнес брат Ойле. – Казнили и съели, но без меня.

– Что-то ты темнишь, братец. Поеду я. Вот тебе стювер, купи себе башмаки.

Брат Ойле подхватил монету на лету, покрутил ее и сказал, понюхав:

– Это последний ваш стювер, я такое сразу чую. Благодарствую, брат Январь. Если будут у вас вопросы, навестите в Антверпене второго священника из собора Богоматери, его зовут Ханс ван дер Лаан, а заодно спросите, как найти брата Сарториуса. Этот монах очень хитрый и знает больше, чем говорит.

Тут брат Ойле подпрыгнул, в прыжке поджал колени к груди, упал на землю и покатился, словно превратившись в шар. Было ли так на самом деле – Гервин ван дер Зее вдаваться уж не стал, а на том месте, где только что находился брат Ойле, блестела монетка.

3

– Мы определенно кого-то вызвали, – сказал брат Сарториус. – У меня было некое особенное ощущение, которое появляется, когда из иного мира некто проникает в наш мир. Например, когда явилась та женщина с рыбой.

– А вот у меня возникло ощущение, что мы никого не вызвали, – возразил брат Эберхардус. – Потому что если бы мы кого-то вызвали, он был бы уже здесь, а здесь никого, кроме нас, нет.

Брат Сарториус посмотрел на него с укоризной, а брат Герретье сказал:

– Нет, кто-то определенно появился. Непонятно только, куда он подевался.

– Он где-то поблизости, – проговорил Сарториус. – Я уверен. Вы же слышали хлопок, раздавшийся из ниоткуда, а потом как будто окатило вонью, и мне стало дурно, а это верный признак установленной связи с иным миром.

И все братья, кроме недужного Сарториуса, разошлись в поисках того, кто на сей раз явился из иного мира. Брат Эберхардус хотел доказать, что никто на сей раз не явился, брату Герретье было любопытно, кто же явился, а брат Ангелиус просто выполнял распоряжение Сарториуса и искал без усердия и интереса. В мыслях у него было то, что брат Сарториус себя совершенно не жалеет, много кашляет, много читает и слишком много размышляет, а последнее особенно вредит его и без того слабому здоровью.

Шаг за шагом братья обходили комнаты, кладовые, коридоры и резиденции, и вот брат Герретье остановился перед дверью, ведущей в покои бывшего каноника из Бреды, Ханса ван дер Лаана.

А прямо за дверью, приклеившись к ней распластанным ухом, стоял несчастный брат Вычитание и дрожал всем телом.

Брат Герретье постучал, потом окликнул достопочтенного ван дер Лаана по имени, а тот вдруг замахал на философа ван Уккле своими старенькими ручками и стал делать ему странные знаки. Йоссе ничего не понял, но одним прыжком переместился на стол, сел там на корточки, обхватил колени руками, уткнул в колени лицо и застыл.

– Я работал, – подал наконец голос Ханс ван дер Лаан, – и заснул над книгой. Благодарю, что разбудил меня.

Брат Герретье понял, что ему дозволяют войти, и вошел. На самом деле он вошел бы и без дозволения, но так было лучше.

– Время позднее, а вы все трудитесь, – произнес он с поклоном, а сам принялся зыркать по сторонам в поисках чего-нибудь необычного.

Необычное находилось прямо у него перед носом, но по человеческой слабости брат Герретье как раз перед своим носом ничего и не видел, а высматривал это в каком-нибудь темном углу.

– Я спешу закончить свой труд, – с легкостью солгал Ханс ван дер Лаан, – поскольку уже стар, и Господь может призвать меня в любой момент.

Тут наконец брат Герретье увидел странную фигуру на столе и так и впился в нее взглядом.

– А это что у вас такое на столе? – спросил он.

– Это? – переспросил Ханс ван дер Лаан. – Бронзовая фигурка, чтобы прижимать листы. А то они от сквозняка шевелятся и даже хотят улететь.

– Какая странная фигурка, – сказал брат Герретье и подошел поближе.

Брат Вычитание сжался еще сильнее и потому значительно уменьшился в размерах. Впервые в жизни философу довелось вычитать самого себя, и он нашел этот опыт чрезвычайно болезненным. Брат Герретье толкнул Йоссе пальцем, и Йоссе опрокинулся набок. На его лице застыло выражение, подобающее испуганному идиоту: рот полуоткрыт, глаза выпучены, брови задраны, ноздри раздуты.

– Какая безобразная на вид, – заметил брат Герретье. – И охота вам такую страхолюдину на столе держать.

– Она сделана по образцу одной из горгулий, – ответил Ханс ван дер Лаан и снова поразился тому, как естественно и спокойно он лжет. – Мастер специально ездил в город Страсбург и срисовывал тамошних образин, чтобы воссоздать их в уменьшенном виде.

– Для чего такое делать? – поморщился брат Герретье.

– Для того, чтобы напоминать нам о существовании иного мира, где водятся иные твари, – сказал Ханс ван дер Лаан и посмотрел брату Герретье прямо в глаза. – Многих терзает любопытство – что там да как. Но по-настоящему нам это может не открыться даже после нашей смерти. Все зависит от нашего духовного опыта и от того, насколько мы готовы принять непостижимое.

– Вы так уверенно рассуждаете о подобных вещах! – восхитился брат Герретье.

– Это потому, что я прочел множество книг, а сейчас и сам приближаюсь к той черте, за которую вскоре могу заглянуть, – отвечал Ханс ван дер Лаан. – Впрочем, в моем возрасте человек в состоянии заглядывать за эту черту и возвращаться обратно, ничем себе не повредив.

– И вам это удавалось? – спросил брат Герретье и хрустнул суставами пальцев.

– Неоднократно, дитя мое.

– И что там находится?

– Даже если я расскажу тебе, дитя мое, а мне заповедали этого ни в коем случае не делать, ты все равно не поймешь.

– Отчего же я не пойму?

– А отчего же ты поймешь?

– Библия, к примеру, весьма трудная книга, однако ж люди ее понимают.

– Далеко не все люди, дитя мое, далеко не все.

– Но если ее переложить на народный язык…

– Тихо, тихо, дитя мое. Там, за краем нашего мира, полным-полно таких, как ты, любопытных и пытающихся переложить