– Сказали они тебе еще что-нибудь?

– Что, возможно, это не имеет никакого значения. Я могурожать здоровых детей, как каждый в нашей семье, за исключением одного случая,о котором никто не желает говорить.

– Х-м-м-м, – промычала Мона. – Я все еще хочуесть. Спустимся вниз?

– Да, хорошо, а то я уже готова обглодать дерево!

Мэри-Джейн казалась вполне нормальной к тому времени, когдаони добрались до кухни, обсуждая по пути каждую картину и каждый предметмебели, попадавшиеся на глаза. Оказалось, что она никогда прежде не была внутридома.

– До чего же немыслимо скверно, что мы не пригласилитебя, – сказала Мона. – Именно так, мы просто об этом не подумали. Всебеспокоились в тот день о состоянии Роуан.

– А я и не ожидала какого-то особого приглашения ни откого, – откликнулась Мэри-Джейн. – Но этот дом просто великолепен!Взгляни хотя бы на картины на стенах!

Мона не могла не испытать гордость за то, как талантливоМайкл освежил каждую картину, и неожиданно ей пришла в голову мысль, котораяпосещала ее более пятидесяти миллионов раз на последней неделе: когда-нибудьэтот дом будет принадлежать ей. Кажется, это уже свершилось. Но она не должнадумать так теперь, когда Роуан пришла в себя. Будет ли Роуан действительнопо-настоящему здорова? В памяти промелькнуло воспоминание: Роуан в гладкомшелковом черном костюме, сидящая здесь, с прямыми черными бровями и большими,строгими, словно полированными серыми глазами.

То, что Майкл был отцом ее ребенка, что она была беременнаэтим ребенком, что это связывало ее с ними обоими, внезапно показалось ейнеприятным.

Мэри-Джейн приподняла одну из портьер в столовой.

– Кружево, – произнесла она шепотом. –Тончайшее, не так ли? Все здесь самого великолепного качества.

– Да, полагаю, это так, – кивнула Мона.

– И ты тоже, – сказала Мэри-Джейн, – тывыглядишь словно сказочная принцесса, вся в кружевах. Подожди, ведь мы обеодеты в кружево. Я просто его обожаю.

– Спасибо, – ответила Мона, слегкавозбужденная. – Но как может столь красивая девушка, как ты, замечатьтакую, как я?

– Не сходи с ума, – ответила Мэри-Джейн, проносясьмимо нее в кухню. Она изящно покачивала бедрами и звонко постукивала высокимикаблуками. – Ты просто блистательная девушка. А я – хорошенькая. Я знаю,что это именно так. Но мне нравится смотреть на других красивых девушек, ивсегда нравилось.

Они сели вместе за стеклянный столик. Мэри-Джейнрассматривала тарелки, поставленные перед ней Эухенией, глядя сквозь них насвет.

– Итак, перед нами настоящий костяной фарфор, –объявила она. – У нас есть несколько похожих штучек в Фонтевро.

– Неужели у вас там все еще сохранились такие вещи?

– Дорогая, ты просто изумилась бы, если бы видела, чтотам еще хранится на чердаке. А как же! Там есть и серебро, и фарфор, и старыепортьеры, и коробки с фотографиями. Ты должна бы посмотреть на все это. Этотчердак совершенно сухой, и там тепло. Там все накрепко опечатано. Барбара Энн обычножила там. Ты знаешь, кем она была?

– Да. Матерью Старухи Эвелин. И моей прапрабабкой.

– И моей тоже! – торжествующим тоном объявилаМэри-Джейн. – Разве это не чудо?

– Да, несомненно. Часть всей жизни Мэйфейров. А тебеследовало бы посмотреть на генеалогическое древо Мэйфейров – как все ветви егопересекаются. Типа того, что, если бы я, например, вышла замуж за Пирса, с кему нас не только общая прапрабабка, но и общий прадед, который также выскочилиз… Черт подери, сложнейшая вещь – проследить, как они пересекаются. Оттудапроисходит каждый из Мэйфейров. Ты должна будешь провести чуть ли не год заизучением генеалогического древа, стараясь только прояснить картину, чтобыпонять, кто же это сидит рядом с тобой на семейном пикнике, – понимаешь,что именно я имею в виду?

Мэри-Джейн кивнула, приподняв брови и изогнув губы в улыбке.Она красила губы лиловой помадой с каким-то дымчатым оттенком, от одного видакоторого можно было умереть. «Боже мой, – подумала Мона, – ведь я ужеженщина и могу тоже носить этакое барахло, если только захочу».

– Ох, могу тебе одолжить все мои вещи, еслихочешь, – сказала Мэри-Джейн. – У меня есть даже сумка с самымнеобходимым для короткого путешествия. Ты представляешь! В ней полно косметики– ее купила мне тетушка Беа, – и все там от «Сакс, Пятая авеню» и от«Бергдорф-Гудман» из Нью-Йорка.

– Благодарю, очень любезно с твоей стороны! Эухенияпринесла немного телятины из холодильника и маленькие нежные кусочки морскогогребешка, которые Майкл отложил для Роуан. Теперь она пыталась поджарить их сломтиками грибов и лука, уже заготовленными и упакованными в пластиковыймешочек.

– Боже, пахнет вкусно, не так ли? – сказалаМэри-Джейн. – Я не хотела читать твои мысли, просто так случилось.

– Мне все равно. Насколько мы обе знаем, это ненадежнои часто воспринимается неверно.

– Ох, это совершенно справедливо, – согласиласьМэри-Джейн.

Затем она снова взглянула на Мону, примерно так же, каксмотрела на нее наверху. Они сидели напротив друг друга, как обычно садилисьРоуан и Мона, только Мона заняла место Роуан, а Мэри-Джейн – место Моны.Мэри-Джейн рассматривала серебряную вилку и вдруг опять перевела взгляд наМону.

– В чем дело? – спросила Мона. – Ты смотришьна меня так, будто что-то произошло.

– Все смотрят на тебя, когда ты беременна. Так всегдабывает, как только это становится известно.

– Я знаю об этом, – сказала Мона. – Но втвоем взгляде есть что-то иное. Другие приходят от этого в восторженноесостояние, ласково смотрят на меня, с любовью и одобрением, но ты…

– Что такое одобрение?

– Похвала, – ответила Мона.

– Я намерена получить образование, – сказалаМэри-Джейн, решительно тряхнув головой. Она отложила вилку в сторону. –Что означает этот узор на серебре?

– Сэр Кристофер, – сказала Мона.

– Ты считаешь, мне уже поздно пытаться стать истиннообразованной личностью?

– Вовсе нет, – ответила Мона. – Ты слишкомумна, чтобы позднее начало смогло обескуражить тебя. Кроме того, ты ужедостаточно образованна. Ты просто образованна по-другому. Я никогда не бывала втех местах, где тебе приходилось жить. Я никогда не чувствовалаответственности.