– Бесхвостое прыгающее земноводное, – ответилаМэри-Джейн. Она грызла оставшиеся хлебные корки.

– Эй, послушай, Мэри-Джейн, – сказала Мона, –в этом доме уйма хлеба. Ты можешь есть сколько угодно. Вон на столе лежит целаябуханка. Подожди, сейчас принесу.

– Сядь на место! Ты беременна. Я возьму сама!Мэри-Джейн вскочила со стула, схватила буханку в пластиковой упаковке иположила ее на стол.

– А как насчет масла? Ты хочешь масла? Здесь оно тожеесть.

– Нет, я постановила для себя есть хлеб без масла,экономить деньги, а кроме того, без масла хлеб кажется намного вкуснее. –Она вырвала ломоть прямо из пластика и с хрустом впилась в серединукуска. – Дело в том, что я забуду значение слова «батрачианс», если небуду им пользоваться, но слово «блаженство» я буду употреблять и не забуду.

– Ухватила твою мысль. Почему ты так странно смотришьна меня?

Мэри-Джейн не ответила. Облизнула губы, прихватила несколькооставшихся кусочков мягкого хлеба и съела их.

– Все это время ты не забываешь, о чем мы говорили,ведь так? – наконец спросила она.

– Да.

– Что ты думаешь о своем ребенке? – На этот разМэри-Джейн выглядела встревоженной и заботливой; по крайней мере, в тоне ееявственно ощущалось сочувствие к тому, что ощущает Мона.

– С ним может быть что-то неладное.

– Да, – кивнула Мэри-Джейн. – Я тоже этогоопасаюсь.

– Не думаю, что из него может получиться какой-тогигант, – поспешно сказала Мона, хотя с каждым словом, как она убедилась,говорить приходилось все с большим трудом. – Это не будет какое-точудовище или что-то подобное. Но, может быть, что-то с ним будет не в порядке,гены создадут какую-нибудь комбинацию, и… случится что-то нехорошее. – Онаглубоко вздохнула. Быть может, сейчас она испытывала самую чудовищную головнуюболь за всю жизнь. Она всегда о ком-нибудь беспокоилась: о своей матери, оботце, о Старухе Эвелин – о людях, которых любила. И в изобилии познала скорбь,особенно за последние годы. Но это беспокойство за будущего ребенка былосовершенно другим: оно порождало столь глубокий страх, что он переходил впанику. Она непроизвольно опять положила руку себе на живот.

– Морриган… – прошептала она.

Что-то переместилось внутри ее, и она взглянула вниз, неизменяя положения головы.

– Что-то неладно с ребенком?

– Я слишком сильно беспокоюсь. Разве это ненормально –все время думать, что с ребенком что-то может случиться?

– Да, это нормально, – ответила Мэри-Джейн. –Но в этой семье есть множество людей с гигантскими спиралями, и при этом у нихне рождаются ужасные, деформированные маленькие дети, не так ли? Я хочуспросить, понимаешь: существует ли документ, прослеживающий все случаи рождениядетей с такими гигантскими спиралями?

Мона ничего не ответила. Она раздумывала. Какая разница,имеется ли такой документ или его не существует? Если этот ребенок имеетврожденные дефекты, этот ребенок… Она осознала, что смотрит сквозь зеленьснаружи дома. Все еще продолжался день. Она думала об Эроне, лежащем в похожемна ящик склепе в семейном мавзолее, на одну полку выше Гиффорд. Восковые фигурылюдей, накачанные жидкостями. Не Эрон, не Гиффорд. Почему в ее сновиденииГиффорд выкапывала ямку в земле?

Дикая мысль пришла ей в голову, опасная и святотатственная,но в действительности совсем не удивительная. Майкл исчез. Роуан исчезла.Сегодня вечером она может спуститься в сад одна, когда не останется никогободрствующего во всем особняке, и тогда сможет выкопать останки тех двоих,которые покоятся под дубом, и увидеть, кто же все-таки там лежит.

Единственное препятствие состоит в том, что она боитсясовершить это. Она видела множество подобных сцен в фильмах ужасов – уже многолет, и там люди совершали нечто подобное: бродили среди могил на кладбищах,чтобы выкопать какого-нибудь вампира, или отправлялись в полночь, чтобы выяснить,кто именно лежит в той или иной могиле. Она никогда не верила в реальность этихсцен, особенно если человек делал это сам или для себя. Это было слишкомпугающе. Для того чтобы выкопать тело, надо обладать характером покруче, чем уМоны.

Она взглянула на Мэри-Джейн, которая наконец, похоже,закончила свое хлебное пиршество и спокойно сидела, сложив руки на груди,упорно смотря на Мону, что слегка нервировало. Глаза Мэри-Джейн обрели тотмечтательный блеск, который появляется у человека, которому нечего делать, ивзгляд кажется не пустым, но обманчиво сосредоточенным.

– Мэри-Джейн? – окликнула ее Мона.

Она ожидала, что девушка испугается и проснется, какговорится, и немедленно станет оправдываться, что задумалась. Но ничегоподобного не произошло. Мэри-Джейн продолжала смотреть на нее точно так же.

– Да, Мона? – откликнулась она, нисколько неизменив выражения лица.

Мона поднялась с места. Она подошла к Мэри-Джейн и стояларядом с ней, глядя на нее сверху, а Мэри-Джейн продолжала смотреть на неебольшими пугающими глазами.

– Дотронься до младенца, вот так, дотронься, нестесняйся. Скажи мне, что ты чувствуешь.

Мэри-Джейн обратила взор на живот Моны и потянулась к немуочень медленно, словно собиралась с силами сделать то, о чем ее попросили. Ивдруг отдернула руку, поднялась со стула и отошла в сторону. Она выгляделавстревоженной.

– Не думаю, что мы должны делать это. Не стоит ворожитьнад малышом. Ты и я – молодые ведьмы, – сказала она. – Ты знаешь, чтоэто действительно так. Что, если ворожба сможет… ты знаешь что… Если онаподействует на него?

Мона вздохнула. Внезапно она решила, что не желает большеговорить на эту тему: чувство страха было слишком изнурительным и чертовскиболезненным, и этого казалось более чем достаточно.

Единственный человек в мире, способный ответить на еевопросы, – это Роуан, и она решила задать их ей раньше или позже, так кактеперь уже ощущала в себе этого ребенка, а это было абсолютно невозможно,действительно немыслимо – чувствовать, как он шевелится, ощущать эти крошечныедвижения, даже если ребенку исполнилось только шесть или семь недель, или дажедесять или двенадцать.

– Мэри-Джейн, сейчас мне нужно остаться одной, –сказала она. – Я не хочу показаться грубой. Просто меня беспокоит ребенок.Это истинная правда.

– Ты такая милая, что объясняешь это мне. Конечно, идипрямо сейчас. Я поднимусь наверх, если не возражаешь. Райен поставил мойчемодан в комнату тетушки Вив – представляешь? Я собираюсь быть там.