Сквозь щель на лицо Петухова упала капля. Ударила влагой, прокатилась по щеке и растаяла на губах. За ней упала вторая, третья…

«Подушка намокнет», — лениво подумал Петухов, ощущая мерные удары капель в разгоряченное лицо. Он не встал, не перешел на другое место. Так незаметно и заснул под шуршание дождя.

ГЛАВА 22

Прошло два дня. О батальоне Сиверцева не было ни слуху ни духу. Лесная дорога по-прежнему была безлюдной. Окрест Залесья не появилось ни одного немца.

— Курорт, — зло сказал Смидович. — Люди воюют, а мы вокруг Васены с автоматами похаживаем. Может, нам к своим повернуть?

— Нет, — коротко ответил Николай. Чтобы унять злое нетерпение Смидовича, он приказал тому пройти в глубь леса за болото и пошарить хорошенько.

— В бой не вступать, — приказал Орехов, увидев, как в глазах Смидовича разгораются тяжелые огоньки. — К вечеру возвращайся.

Петухов починил крыльцо и хозяйственной прочной походкой расхаживал по двору в бязевой рубахе, пропотевшей на спине и под мышками. Выискивал подходящие доски и ворчал на Васену, что довела избу чуть не до ручки без всякого присмотра.

— Три года некому было топором тюкнуть, — оправдывалась хозяйка и полыхала на Петухова голубыми проталинами из-под густющих бровей. — Мужицкого духу в избе не бывало, а я по плотницкому разве могу?

И хвалила Петухова:

— К хозяйству у тебя душа лежит… Мой муженек, бывало, все больше за гармонь хватался. Дюже хорошо песни играл, тем мне голову и закружил… А у тебя руки работящие. Повезло твоей бабе.

«Повезло», — сердито думал Петухов. Ей-то, конечно, повезло, а вот ему про свое везение лучше не рассказывать. А то на смех поднимут.

С охоткой возился Василий, поправляя избу. Нравилось ему стучать топором, тесать и подравнивать, командовать, чтобы доску подали, гвозди принесли, бревно поддержали.

Нравилось, что Василиса-Васена ходит по пятам, хвалит работу и смеется так, что в груди душно становится. Ладная она, что и говорить, с какой стороны не погляди. Всеми статьями взяла…

Эх война, провались она сквозь землю!

— Ты, Василь, не теряйся, — сказал вчера за ужином Смидович. — Попросись к хозяйке на пуховичок… Вишь, как она к тебе ластится. Все они, бабы, одним миром мазаны.

— Будет глупости-то трепать, — озлился Петухов.

— А что, Вась, не будь дурнем, — поддержал Николай. — Живые ведь мы люди.

— Жена у меня есть, — отрезал пунцовый Петухов.

Потом, тюкая топором, вспоминал этот глупый разговор и напряженно думал, что далеко ждет его с войны законная жена Пелагея. Прорех в хозяйстве у Пелагеи сделалось, наверное, в десять раз больше, чем у Васены. Ребятишки оборвались да оголодали. Кормит их Палашка больше тычками, и ждут они не дождутся названого отца, который был к ним добрее матери. И валенки, бывало, починит, и свистулек из рябины навертит, и сопли вытрет.

Думал Петухов о Пелагее так, словно хотел себя в чем-то перебороть. Помнил он жену только разумом, холодной и рассудочной памятью.

Смидович считал, что Петухов по хозяйству старается, чтобы добиться расположения хозяйки, которая теперь разведчиков кормила не только толченой картошкой, но и подкидывала из тайных запасов и сальца, и сметанки, и яичек.

Ошибался Игнат. Если бы хозяйка была зла, костлява и скупа, все равно бы Василий Петухов взялся за топор. Все равно стал бы прилаживать и пристукивать все, что мог. Честно воевал разведчик. Врагов убивал, мосты взрывал, дома, где фрицы сидели, гранатами наизнанку выворачивал. Бил и крушил. А сердце иной раз до боли маялось, когда труд человеческий по солдатской надобности приходилось прахом пускать. Дорога ли, мостик ли, дом ли какой — все люди делали… Вот потому, когда выпало время, Василий Петухов с радостью топориком помахивал. Смешно это, конечно. Самую малость за два дня топором соорудил. Разве сравнить это с тем, что он на войне спалил и взорвал? Капля в море! А все равно хорошо было думать, что хоть крохотную часть вины перед людским трудом загладил…

Жаль вот, пол не успеет в сенях перебрать. Смидович, возвратившись из поиска, доложил Орехову, что километрах в двадцати встретил охранение Сиверцева. Оказывается, по дороге батальон наткнулся на немецкую группировку, и почти сутки пришлось приводить в чувство осатаневших фрицев. Из-за этого наши и в сторону сбились. Но завтра в Залесье непременно будут.

— Конец распрекрасному курорту, — взглянув на Петухова, добавил Игнат. — Воевать надо, а мы по плотницкому делу приспособились. Рано за топор браться, автомату еще дел по завязку… Повстречать бы мне того власовца, ребята…

Летние сумерки были долгими. Непривычная твердая тишина тяготила. Тело отдыхало в ней, а в душе не исчезала настороженность. Не было на войне ничего хуже, чем эта затаившаяся, притупляющая солдатскую голову тишина.

Где-то в лесу надоедливо ухал сыч. Мерно булькала вода в корыте. Василиса стирала гимнастерки Орехова и Петухова. Игнат свою гимнастерку не дал, сказал, что при надобности сам вымоет. Решил он теперь накрепко, чтобы бабьи заботы его не касались и принимать он их не желает.

— Чего же ты тогда мое варево хлебаешь? — поддела его Василиса. — Когда у человека к злости да еще глупость прибавляется, так он умом вроде деда Харитона делается.

— Но, разговорилась! — вскипятился Смидович. — Укороти язычок, а не то…

Договорить ему не пришлось. Рядом оказался Петухов и ухватил Игната за плечо. Смидович резко повернулся к Василию и вскинул свой кулачище.

— Отставить! — закричал Николай. — Чего распетушились? Мало вам с немцами воевать, так между собой придумали?.. Напрасно ты, Игнат, на хозяйку кидаешься. Она к нам с добром, а ты — словно бык на красное. Не хочешь, чтобы стирала, ходи мазаный. А сейчас заступай на дежурство.

Смидович подхватил автомат и ушел со двора, так хлопнув калиткой, что она едва не рассыпалась.

Теперь он тусклой тенью ходил за изгородью, а Орехов и Петухов сидели на крыльце, слушали, как ветер вкрадчиво и мягко обнимает землю. Спать на этот раз оба улеглись в избе. Васена притащила из сарая охапку сена и рассыпала возле лавки. Сверху кинула пестренькое рядно и подушку.

Хозяйка ходила по избе, видимая в мерцающей, прозрачной темноте летней ночи. Подмела пол, осторожно возилась у печки, перемывая посуду. Босые ноги ее неслышно ступали по половицам. Приметно белели икры. Затем Васена ушла за перегородку, где стояла кровать.

Петухов лежал с закрытыми глазами. Он угадывал на слух каждое движение хозяйки и будто наяву видел, как она отвернула на кровати одеяло, легкими хлопками взбила подушку. Затем на мгновение притихла. Будто задумалась о чем-то… А может, расстегивала пуговички на кофте, распускала