вдарил мне Дёма, а я радовался. Хоть дальняк мыть не погнали.

Седьмой день прошёл обычно, без происшествий. Как всегда, весь день держали на морозе, били, заставляли маршировать и убирать плац. На восьмой день, нас построили во дворе.

— А сегодня вы покидаете наше уютное общество! — начал толкать речь Дёма. — Поздравляю, сегодня вы отправляетесь в большой карантин! Будете вести себя хорошо, через дней десять подниметесь в зону. Будете вести себя плохо, ну не серчайте, в большом карантине вы можете быть очень долго.

Мы взяли матрасы, сидоры[270], и нас вывели на плац. Было ясно, что это ещё не конец.

Фил

Изложенные в данной главе обстоятельства, я узнал в полной мере уже на свободе, встретившись с Филом по ту сторону забора. До этого, в зоне, я слышал лишь общие факты, но подробности выяснил непосредственно от участника тех событий.

Выйдя из строя около бани, Фил думал, что его сейчас, как и остальных, поведут ломать. Но, к удивлению, мусора сказали отойти в сторону. По закону у него было ещё полгода СУСа, и он решил, что раз так, то его сразу закроют туда. Но сомнения оставались, ведь лагерь красный, должны пытаться сломать, так как он отрицает.

Зайдя на шмон, Фил разделся. Сотрудник, проводивший обыск, увидел звёзды под ключицами и позвал бл*дей.

— Накажите его за партаки, — кивнул он на Фила.

Его завели в баню, где ломали остальных «отказников» и избили за наколки, в конце бросив с силой об пол. Но пытать не стали, ограничились избиением.

После обыска его и остальных, кто не попал по распределению с нами, повели сразу в большой карантин, так как малый оказался переполнен.

В большом карантине Фила весь день били вместе с остальными этапниками, маршировать он не хотел, выполнять указания активистов тоже. Осознанной ломкой никто не занимался, видимо решили отложить это на потом, так как нужно было «воспитывать» два десятка вновь прибывших зеков, и в первый день ограничились постоянными избиениями, которые получают все в карантине на этой зоне.

Ночью его положили спать в проходняк активистов. Один козёл оказался под Филом, другие на соседних шконках.

— Не дай Бог, вскроешься, — предупредили они перед отбоем.

С десяти вечера, когда начинался отбой, и до часу ночи Фил лежал, боясь сомкнуть глаз, чтобы не уснуть. К часу все передвижения в отряде затихли, и он достал две припрятанные мойки. Ещё около часа он молился за грех малодушия, понимая, что вскрываться надо конкретно, так, что выжить шансов может и не остаться. На Икше он вскрывался по-обычному, резав на руках вены, этого оказывалось достаточно. Здесь же такое не прокатит, тут нужно вскрывать центряк[271] и конкретно. К двум часам он собрался с силами, сжал две мойки и рубанул в двух местах центряк и шею. Кровь из рук брызнула фонтаном во все стороны — вверх, на пол, на спящих активистов. Вырубился Фил моментально — последнее, что помнил, звон упавших об пол лезвий.

Пришёл в себя он в санчасти на следующий день. В зоне я узнал от других, что, когда он вскрылся, активисты, попавшие под кровавую струю, моментально проснулись, началась паника, так как видели, что вскрылся он конкретно и может отъехать в мир иной. Завернув в окровавленное одеяло, несколько человек бегом понесли его в санчасть.

В санчасти Фила зашили и положили под капельницу. Под ней он лежал сутки, за это время к нему приходили общаться некоторые зеки из жилой зоны, не бл*ди. Через пару дней, его, кое-как зашитого, и ещё не выздоровевшего, повели в режимку[272]. В режимке была клетка для пыток. На Фила надели наручники и приковали его к верхним прутьям клетки, так, что ноги у него не доставали до пола. Пришли мусора и начали его избивать, уже пытаясь сломать. Через какое-то время Фил понял, что терпеть избиения уже не может, и заорал, что сожрал ежей — соединённые крестообразно гвоздики в хлебном мякише, о которых я писал, упоминая мастырки. Мусора остановились и недоверчиво переглянулись.

— Смотри, сейчас поведем тебя на рентген, и если всё чисто, то вы*бут тебя. В прямом смысле! — сказал один из них.

— А что с ним возиться, — зашёл старший опер, по фамилии Айдинов, один из тех, кто принимал этап у бани. — Сейчас п*дора приведу, х*ем ему по булкам проведёт.

Айдинов стянул с Фила штаны и вышел вместе с остальными мусорами, оставив висеть с голой жопой. Тут Фил испугался уже конкретно. Он висел в наручниках, и не мог даже натянуть себе штаны. В кабинет в это время пришёл убираться один из зеков.

— Дружище, — обратился к нему Фил. — Будь человеком, натяни штаны.

Тот выполнил его просьбу.

А в это время, в кабинете начальника колонии, с Хозяином вёл переговоры один из арестантов СУСа, известный Саратовский ОПГшник[273]. Весть о Филе разнеслась по зоне, как только он вскрылся. Говорили, что приехал малой с малолетки, вскрыл вены, чуть не отъехал и сейчас его пытают, хотя по закону он должен отправиться на строгие условия содержания, так как свой срок там не досидел.

— Начальник, будь человеком, — говорил ОПГшник Хозяину. — Он же малой совсем, по закону ему и так полагается СУС, он в зону даже подниматься не будет, что вы его мучаете-то.

Начальник колонии подумал, подумал, и решил сжалиться над Филом. Не успел режимник привести петуха, как Фила, по распоряжению Хозяина, вывели из клетки и перевели в СУС. Так Фил оказался чуть ли не единственным порядочным по воровским понятиям арестантом на зоне, который избежал участи был сломленным, коли не физически, так через х*й.

Большой карантин

Нас привели к огороженному локалкой бараку. На входе значилось: «6-ой отряд». Это и был, так называемый, большой карантин. Шестой отряд служил следующим этапом подъёма в лагерь после малого карантина. В малом карантине держали неделю. В большом могли продержать и более года. Особенно задерживались местные — с них выбивали явки с повинной. Говорили, что саратовские мусора ставили перед активистами шестого отряда «план по явкам». Те должны были ежемесячно выбить с арестантов определённое количество явок. По части из них заводили новые уголовные дела, часть использовалась, чтобы заставить арестанта стучать, говоря в оперчасти, что в случае отказа на него заведут новое уголовное дело. Также в большой карантин могли перевести из зоны тех, кто начинал нарушать режим или впал в немилость активистам, уже будучи в колонии.

Нас завели внутрь барака и провели в