минарета муэдзин призвал правоверных на вечерний намаз, десятник Махмуд молился усердней обычного. Славил Аллаха и смиренно просил помощи в новом деле. Ведь не для себя, для всего рода старается. И еще трижды помянул деда и столько же раз отца. Один богатство добыл, второй сумел сохранить, мир их праху!

Сразу после молитвы отправился домой на Уланову гору, решил лечь пораньше. Завтра еще засветло надо будет наведаться в лес к заветному месту. На стройку еще много серебра понадобится!

1556 год. Возвращение

Еще темно на улице, а просыпается потихоньку новый Касим-град. Первыми за дело принимаются дворники, те, кто за двором смотреть поставлены. Растапливают тандыры во дворах и отправляются за водой к колодцам. Услышав скрип ворот и крики первых петухов, просыпаются женщины. Наскоро умывшись, идут доить скотину, месить тесто для лепешек, забирать яйца из курятников, готовить завтрак. С русских дворов раздается поросячий визг, свиньи с нетерпением ждут утренней кормежки. С татарских дворов слышится баранье блеянье.

Просыпаются и мужчины, умываются, готовятся к утреннему намазу, если мусульмане, или к утренней молитве, если христиане. Аллаху молятся до восхода солнца с поклонами, обратившись лицом к городу Мекке. Иисусу молятся после восхода солнца с поклонами, лицом к иконам. Суть молитв примерно схожа, славят Бога, создавшего этот мир и все в нем сущее, просят его помощи. Идти к мечети или церкви поутру не обязательно, хоть и приветствуется.

Как только поднимается солнце над горизонтом, уходит на отдых ночная городская стража, а новая смена открывает городские ворота. Тут же у ворот уже ждут пастухи, чтобы вести стада на луга. Ведут к пастухам свою скотину горожане: кто коровку, кто овечек, коз, лошадок, что не заняты в хозяйстве.

Обычно поутру из города только выходят. Кроме четверга, конечно, когда с утра базар. В четверг еще затемно у ворот собираются купцы и торговцы с товаром. Но сегодня вторник, всего один утренний гость. Всадник в черной бурке с накидкой. Седой, сгорбленный, а на лицо лучше и не смотреть. Словно бороздами покрыто, не поймешь, шрамы или морщины.

Проехал всадник медленно по Соборной площади, на Вознесенский храм посмотрел удивленно. Окликнул мальчонку, что нес куда-то стопку горячих лепешек, спросил о чем-то. Юный татарин только показал рукой в сторону Водяной улицы и побежал дальше. Свернул всадник в указанном направлении, остановился у ворот двора старого уланского десятника Беркузле. Спешился, постучался.

Открыли ему, во двор впустили. И сразу во дворе раздались крики.

Стоит у дверей дома старый улан Махмуд Беркузле, смотрит на гостя и глазам своим не верит. Нет, быть того не может, но это он, Назар! Сынок! Живой!..

У ног Назара Шарифа лежит, она его на двор впустила, она же его первая и узнала. Рядом внук Назар плачет, увидел, как мамка без чувств упала, испугался. Еще один внук Мустафа-Ибрагим на крики из дома выбежал с обнаженной саблей в руках – мамку защищать.

Стоит Назар, по сторонам озирается. Потом наклонился над Шарифой, на руки ее поднял, в губы поцеловал. Четыре года не видел улан жены и сына.

Подозвал Махмуд Мустафу-Ибрагима и послал в новый Ханкерман за Бахтияром, сказал, что дело срочное.

…Как снег белый лицом сидит улан Бахтияр, боится на брата глаза поднять. И не потому, что лицо Назара шрамами изуродовано, вину свою чувствует Бахтияр. Брата своего мертвым объявил, на жене его женился, сыновей его своими называет. Но не винит брата Назар, сидит, о жизни своей рассказывает. Вот ведь история, такое и в персидских сказках не услышишь.

Когда отпустил Асланбек племянника Раиса соглядатаем в русский лагерь, уже тогда понял Назар, что не жить ему. Не отпустит его Асланбек, обманет. Лют и до крови жаден. Когда приехали переговорщики от кыпчаков выкупать десятника Рашида, рассмеялся Асланбек, бросил суму с серебром в пыль, пнул презрительно, схватил саблю и сам снес Рашиду голову. Горячей кровью убитого тут же умылся.

Одна надежда у Назара была на побег, только стерегли пленников в яме днем и ночью. Но тут повезло, прислал бей Япанча к Асланбеку за пленными урусами. А накануне ночью в яме как раз русский стрелец от ран помер. Так Назар с ним одеждами поменялся, влез в красный кафтан, а свой тягиляй и бехтерец натянул на покойника. Шапку свою под голову ему положил. А для слуг Япанчи все урусы на одно лицо. Раз волосом и глазами светел, значит урус. Спустили лестницу в яму и велели всем урусам подниматься. Поднялся Назар, назвался Иваном. Вот и забрали его со всеми, по головам, как баранов, посчитали.

Повели их в стан к Япанче, заперли в сарае. Урусы молодцы, никто Назара не выдал. Но намаз пришлось совершать шепотом. Решили ночью подкоп рыть, да не успели, пришли за ними. Купил урусов у Япанчи бий Юсуф для продажи в Персию. Тем же вечером и погнали в ногайскую степь. По пути пытался бежать, но поймали, били. В Сарайчике всех продали. Пригнали на Итиль, посадили на персидскую галеру. Сразу приковали к лавкам, заставили грести. Клеймо на плече выжгли. Итиль-реку миновали, Астрахань, вышли в Персидское море, которое еще Хорезмским или Бакинским называют. Надсмотрщики на галере – просто звери. Пробовал рассказать о своем происхождении – только смеялись. Но с христианской лавки на мусульманскую пересадили, где гребли рабы-сунниты.

Под Дербентом попали в бурю, галера дала течь, едва не утонули. Дошли до Баку, галеру на ремонт поставили.

Все дальше и дальше рассказывает Назар, подробно говорит, как в Дербенте несладко пришлось, как затем попал в Шемаху и в Рашт… Слушают родичи, и с первого раза уже не запоминают все его злоключения, но понимают, какие страшные испытания прошел Назар. Все-таки смог бежать, несколько раз брал грех на душу – воровал еду и одежду, но потом смог устроиться работником, затем попал к купцу, который ходил по Итилю до Астрахани, а уже оттуда добрался до дома.

Долго все молчали после того, как смолк Назар, можно ли в такое поверить, чтобы один человек такое вынес? И… что дальше делать? Шарифа – теперь жена Бахтияра, и жена любимая. Мустафа-Ибрагим и Назар-младший Бахтияра отцом называют.

Все смотрят на Махмуда, ждут, что скажет глава семьи. Но поднялся Бахтияр, не стал взваливать на отца тяжесть выбора меж братьями. Подошел к Шарифе и сказал громко, почти прокричал:

– Талак! Талак! Талак!

Развернулся и вышел из дома. Дал он полный развод жене, а от службы его никто не освобождал.