Ярина перевела взгляд на тёмную гладь. Глубоко внизу, в иной реке, по ту сторону ила, плыла лодка. Покачиваясь, несла одну-единственную фигуру, а рядом плыли три цветка: мак, купальница да белая незабудка. Память треснула, словно лёд, и река хлынула в бреши, унося в далёкое детство, в сон за поленницей, в ладони Обыдовы на худых плечах.

Было такое, было! Видела уже Ярина, как поднимают древние девы чаши, как делают по глотку и застывают, глядя в реку. Только лодки не было на реке, вместо лодки горел костёр…

Поняла. Знаю! Знаю, что за старухи сидят по берегам!

Ликующе взвилась разгадка, и тотчас упал тяжёлый сумрак.

Поняла. Знаю. Знаю, что за старуха плывёт в лодке.

* * *

С первыми лучами села Обыда рядом с ученицей, провела по тёмной голове шершавой ладонью, цепляя волосы. Яра как от толчка проснулась.

– В Хтонь летала, глазастая? – треснутым голосом спросила Обыда. – Знаю, что летала. Погубить меня хотела? С Кереметом сговаривалась?

У Ярины глаза расширились. Брови поползли вверх, застыли удивлённо – совсем, совсем как у Марийки в день смерти…

Мгновенье смотрели глаза в глаза друг другу. Десять лет мелькнули в этом мгновении, а потом Ярина вскочила, невидимой силой отбросила Обыду, завернулась в покрывало, отражая её искры. Закричала:

– Нет! Должен быть другой выход!

– Нет выхода, глазастая, – задыхаясь, выкрикнула Обыда. – Отступись!

– Я всё знаю! Всё! Если уступлю, мне же и конец придёт! Почему ты не рассказала? Почему не рассказала? – с отчаянием выкрикнула Ярина.

– Что толку было рассказывать! – прохрипела яга. – Говори не говори, один конец! Ярина! Отступись, и тихо всё будет, словно уснёшь, ничего не заметишь!

Выжала из воздуха огненных шмелей, послала в Ярину. Водоворотом лиловым бросила. Пламенем. Яра уворачивалась, будто шутя, не нападала в полную силу, только защищалась, плакала, умоляла – а Обыда выдохлась, локти заломило. В голове гудело, ударяло чугунным молотом. Наконец нащупала брешь, почти достала, стараясь забыть, с кем сражается, против кого выпускает самую страшную силу… На ладони расцвёл огонь.

* * *

В миг, когда почти накрыла лиловая сеть, в избу ворвался День. Заслонил Ярину плащом, кипящей горячей пеленой затопил горницу. Обыда, мотая головой, словно лошадь в зимнем тумане, всё вокруг запалила пламенем. Затрещала, завыла изба, зазвенела посуда, вспыхнули сухие травы по стенам.

День подхватил Ярину, выскочил прочь, обернулся юсем и помчался к роще. Ярина, кашляя от дыма, дёрнула его за перо.

– Убедилась? А ведь ещё поддаться, поди, хотела?

– Куда ты летишь?

– К роще! Яблоко стеречь!

– Не к роще надо. Если дело в силе, в том, что её слишком много будет на нас двоих… День, летим к Кощею! Может быть, ещё можно… Страшная цена… Страшная цена, День!..

Мелькали кроны. В разрывах туч блестело умытое солнце, тепло разливалось над землёй, бежали всюду весенние мутные соки.

«Одна она тебя любит во всём Лесу, на Дальних полянах и Ближних. Одна».

Ярина зарылась лицом в лебединые перья, расчихалась до слёз – от ветра, от белого пуха.

«Власть, милая, на страхе держится. А где страх, там ни дружбе, ни любви нет места…»

Врал Керемет – или правду говорил? Если они, существа Лесные, Обыде не друзья – то и ей, Ярине, тоже. А значит… значит… не должно их быть жалко. Не должно!

Обыде ведь и самой её собственная жизнь дороже. Она ведь и сама Ярине спасибо скажет за то, что придумала… что отважилась, что сумела…

– День! Не лети напрямик… Слева зайди, через озеро, а то мне солнце в лицо…

Юсь послушно повернул, пошёл широким кругом над Журавлиным озером. Весело плескались внизу русалки, выбирались на бережок после долгой зимы… Ярина зажмурилась, чтоб не глядеть ни на них, ни на лешаков на полянах, ни на выпасы, по которым бродил Гидму́рт[97], размышляя, пора ли коров выгонять из хлева…

– Над Лозой не лети! Через бор, через бор давай!

– Почему не через Лозу? – удивлённо, тревожно проклекотал День.

– Нельзя лебедю по весне в реке отражаться, беда будет, – ответила Ярина, сглатывая. А про себя подумала: «Уж и без того, как ни кинь, беда будет такая, что куда уж хуже!»

…Как ни крутил, как ни петлял лебедь, показался наконец впереди Кощеев дворец. Сколько верёвочке ни виться…

Ярина вынула из-за пазухи яйцо. Шарик не шарик… Похож на шары, что у Обыды в избе стоят, кличут зиму. Докличутся ли нынче?..

А может, не с Кощея начать? Ягпери, Нюлэсмурт, Вумурт – мало ли Лесного народа, который если изничтожить, сила останется лишняя?

«В Кощее силы больше, чем во всех остальных, вместе взятых. Если его оставить – ничего не выйдет… А если начать не с него – кто знает, как бы не помешал…»

Ярина поднесла яйцо к глазам. Втянула воздух. Укусила себя за запястье, решаясь. Стиснула яйцо в пальцах, сжала зубы и раздавила. Ничего не случилось, и небо не рухнуло; думала, потечёт по пальцам липкое, вроде желтка, вроде крови… Нет, только дым пошёл, совсем как из того яйца, из которого василиск так и не вылупился.

«Может, я сама как василиск для Леса?» – подумала с ужасом. Изо всей силы свободной рукой вцепилась в перья, замотала головой, отгоняя мысль. Но та разрасталась, крепчала, вспоминались слова Обыды:

«Если бы василиск вылупился, сколько бы бед в Лесу наделал! Сколько бы погубил и людей, и зверей, и тварей волшебных… Вглядись в будущее: открыта разве для них чёрная дверь? Нет! А пришлось бы отворить, если бы змее дала вылупиться».

Может, не зря тогда Лес то яйцо навстречу послал, а теперь другое яйцо дал в руки – напомнить? Может, и Ярину Обыда должна раздавить, как того змеёныша, чтобы не наделала больших бед?

– Нет! Да нет же!

Слёзы относило ветром, чертило дорожки от глаз к вискам. Хватит! Хватит знаки искать там, где всё ясно! Либо она Лесных тварей волшебных перебьёт, чтобы сила освободилась, чтобы и Обыда, и яблочко, и сама Ярина ужиться смогли, – либо конец одной из них!

– Ни я не хочу умирать, ни Обыда! – крикнула Ярина. Захлебнулась ветром и разломила иголку. Как прутик оказалась игла, как соломинка: раз – и треснула пополам.

Юсь вскрикнул и широкими кругами принялся опускаться к Кощееву дворцу.

Глава 28. Страшная цена

Я устала. Не могу. Не лечу.

Мне осталось до ухода чуть-чуть.

Развернулось лето в день без конца,