Личико у русалки было светлое, бледное, ресницы такие, что на щеках тени. Плавник на хвосте светился, будто сотканный из чистого солнца. «Красивая какая», – отрешённо подумала Ярина. По хвосту, по груди и щекам у русалки вились водоросли. Пахло рыбой.

Ярина подумала что-то ещё, что-то смутное; попыталась понять, отчего они упали? В мыслях толкнулось: надо встать, надо юся привести в себя да лететь дальше, а то опоздать могут, никто не знает, когда яблочко созреет… Но не успела подняться, как сбоку упала тень, и по молчаливому озеру раскатился крик:

– Яринка! Зачем?..

«Совсем как День, – пронеслось в голове. Ярина мутно, устало глянула на Обыду. – Совсем как День говорит. Только тот боялся меня… а эта…»

– Ты что натворила, öвö́л луыса́ быро́н[98]! Ты зачем Вумурта… ты зачем Вумурта уби…

Обыда зашлась криком, будто выговорить не могла, только огромными болотными глазами глядела на Ярину, на русалку, на озеро, кричала пронзительно, тоскливо, ругалась, ругалась, грозилась позвать Кощея… «Надо же. Не знает ещё, выходит, про Бессмертного… смертного…»

Кое-что из ругательств Ярина узнавала, кое-каких слов никогда прежде от Обыды не слышала. Как сквозь дымку всё было; Ярина упёрла ладони в зыбкий песок, чтобы оттолкнуться, встать… Руки подломились. Много, видать, истратила сил, а ведь сама почти не заметила.

– Что ты так… кричишь, Обыда, – пробормотала, щурясь, глядя на наставницу против солнца. – Я их убила, чтобы силы хватило в Лесу на тебя, на меня и на яблоко. Ещё немного – и хватит уже. Ты яблоко съешь, и сможем дальше жить. И всё будет как было…

На зубах скрипнул песок – наглоталась всё же воды, пока выплывала. В груди жгло, капли текли с волос, щекотали виски и щёки. Умолкла Обыда. Тихо отчего-то стало, тихо-тихо, как никогда не бывало на берегу, – только поодаль трещал лес и пахло почему-то дымом. А потом Обыда спросила – глянула в глаза и будто душу Яринину наизнанку вывернула:

– Что? Что ты сказала?..

– Я убила их, чтобы силы хватило в Лесу на тебя, на меня и на яблоко, – твёрже повторила Ярина. – И Кощея убила.

– И Коще-ея?.. – протянула Обыда, и совсем уж большими стали её глаза, не болотными уже – чёрными.

– Обыда, осталось-то совсем немного, я чувствую! Надо успеть, пока яблоко не созрело до кон…

– Яринка! – тоненько, удивлённо воскликнула Обыда. – Ты… правда, что ли?

Ярина кивнула, а внутри словно вся проглоченная вода закипела: ну! Ну же! Соображай уже! Когда ж ты поймёшь, какую жертву я для тебя принесла?! Какой чёрный труд осилила? Скажи: «Спасибо, Яринка!» Помоги встать!.. Обними…

Обыда схватилась за волосы, опустилась рядом и заплакала. Ярина уставилась на неё в ужасе. Крепче и крепче пахло рыбой от мёртвой русалки; запах забивался в ноздри, мешал дышать. Обыда зашептала что-то почти беззвучно, открывая рот, будто рыба; пришлось наклониться, изо всех сил прислушаться, чтоб разобрать:

– Это ведь не птенца сварить… Это ведь не птенца сварить, – повторяла и повторяла Обыда, будто говорила во сне да никак не могла проснуться. – Не птенца…

Ярина вскочила. Сжала кулаки.

– Конечно, не птенца! Ещё бы! Обыда! Вставай! Помоги дело доделать! И пойдём к яблоне!

Обыда тоже поднялась – медленной, глухой тенью выросла над озером, над Лесом. Тихо откликнулась, но голос докатился до облаков, отдался от них и вернулся на берег грохотом:

– Ярина! Ты что говоришь такое? Ты ума лишилась! Не быть тебе ягой! Не пущу!

Ярина застыла на миг; миг потребовался, чтоб понять: не приняла Обыда! Не приняла её жертву! Враг! – а потом полетела вперёд, сбила ягу с ног, в три шага добралась до лебедя, взобралась ему на спину и приказала:

– Лети!

* * *

День Красный очнулся от огня, пробежавшего по перьям. Заклекотал, взмахнул крыльями, обезумев от боли. Взмыл в воздух и помчался к воде, но огонь уже утих, и ни следа не осталось.

День огляделся по сторонам. Обгорелые кувшинки расплывались по озеру, солнце блестело в русалочьей чешуе, Вумурт медленно уходил на глубину, едва просвечивал студенистым изумрудным телом… На берегу над мёртвой русалкой плакала Обыда. Где-то трещал, горел лес. А на спине – юсь вывернул шею, посмотрел назад, – на спине его сидела Ярина с пустым, чёрным взглядом. Глаза застыли, а губы шевелились, шептали…

– Ярина?.. Что?.. – спросил День, сам не зная, хочет ли ответа.

– Она просто за жизнь цепляется – вот для чего ей яблочко, – выговорила Ярина. – До меня ей дела нет. До того, что я готова для неё совершить, дела нет. Значит, ни к чему ей яблоко! Значит, я яблоко заберу. Я заберу!

– Ярина…

Посмотрела на него – будто две стрелы из глаз метнула. Чужим, незнакомым голосом приказала:

– Лети к роще, День!

Испуганно забилось под белыми стальными перьями сердце.

– К яблоне лети. И помни, что дважды больше повторять не стану.

Хотел возразить – не осмелился. Полетел, медля как мог, но вскоре Ярина заметила, опять пришпорила в бок огнём.

– Не обманывай меня. – Усмехнулась так, что холод пробрал. – Да не бойся. Пока ты со мной, ничего не страшно.

И страшней стало от этих спокойных, негромких слов во сто крат. День полетел, силясь забыться в высоте, в ветре, – и со всей силы наскочил на невидимую преграду, что выстроила Обыда вкруг Яблоневой рощи.

– Хитра, – процедила Ярина, поднимаясь. – Долго ты летел, обогнала она нас…

Стряхнула с подола сор, вытащила из волос листья. Выставила вперёд руку, толкнула стену – та поддалась немного, да тут же отшвырнула. Ярина подула на ладонь, ударила кулаком. Преграда пошла трещинами, стала зримой. Ярина размахнулась и ударила в третий раз, всей ладонью. Потемнела лицом, пот побежал по лбу, но стена рухнула, опалив молодые травы.

– Идём, – велела Ярина, щурясь на закатное солнце. – Вовремя мы. Ночь подходит. Моё время.

Серебрились стебли мать-и-мачехи, горели слюдой лужицы после дождя, и старая изба темнела на краю рощи.

– Там яга, – глухо сказал День, волоча крыло. – А мне пора. Сумрак близко.

– Знаю, – ответила Ярина. – Сейчас бы с ней и покончить… Да сил не осталось. Придётся ждать.

– Мне пора уходить, – глядя на алеющее, загущающее кровь небо, повторил День.

– Нет, – коротко велела Яра. – Останешься.

– Ярина! Равновесие покачнётся!

– Останешься, я сказала, – ровно произнесла она. Пригладила взъерошенные чёрные пряди, с ледяной улыбкой добавила: – Или ягу хочешь ослушаться?

День обернулся человеком. Подозвал коня. Вскочил в седло, и красное горячее солнце медной монетой встало за спиной. День глянул на него, заслонил рукой глаза, но и сквозь порозовевшую ладонь,