– Добрый вечер, господин командующий.

– Добрый вечер, садитесь. То, что у нас ожидается веселье, вы, надо думать, догадались.

– Приказы в общих чертах готовы. Есть сложности с самым началом, кроме того, вы обещали решить с бывшим корпусом фок Варзов.

– Я решил, – совершенно честно объявил командующий, поскольку решение, принятое мгновение назад, уже решение. – Что до приказа, то Бруно просит нас заявить протест в связи с нарушением перемирия, каковой будет переадресован подлинным нарушителям. Утром нужно отправить к дриксам нашего представителя в приличном чине, который вручит фельдмаршалу мое письмо, остальное берет на себя Глауберозе. Письмо с вас, по сути, оно должно являться ультиматумом.

– Это несложно. Приказ по армии начать в том же ключе?

– Нет. Бруно клянется, что выяснение отношений с фок Гетцем закончится кровопролитием, причем неспятившие гуси обидятся на китовников. Кто на кого бросится первым, не угадаешь, но мы должны выглядеть, как кот, радостно наблюдающий с забора за собачьей дракой.

Уверившись, что мы просто любуемся, горники почти наверняка попробуют ударить Бруно во фланг или тыл, и тут мы вспомним, что это они влезли в Талиг и атаковали корпус старого Вольфганга. Мы вспомним об этом, даже если фок Гетц останется на месте.

– То есть, – уточнил Хеллинген, – в приказе должен упоминаться маршал фок Варзов?

– Именно. – А ведь с затеей Бруно что-то не так… что-то не так и дурно пахнет! – Дриксы могут бить друг друга под любыми гусями, рыбами и жабами, но сунувшиеся к нам пусть пеняют на себя. То, что Вольфганг умер в своей палатке, ничего не значит, он погиб в бою с горниками, а Талиг за своих маршалов спрашивает. Да, кстати! Заготовьте-ка приказ на случай, если кто-то из нас выйдет из строя.

Меня заменяют последовательно Ариго, Фажетти, Райнштайнер и вы, надеюсь, этого хватит. Дальше применительно к нынешнему раскладу. Центр за Фажетти, его, если что, заменю я, а в случае моего отсутствия – вы. Правый фланг за Райнштайнером, его заменяют Гаузнер и Мениго, левый – за Ариго, его заменяет Карсфорн. Бывший корпус фок Варзов на левом фланге, в моем личном резерве. При необходимости они не дадут вбить клин между нами и Бруно, командующий – Придд.

– Мой маршал, это генеральская должность.

– Это должность для человека с мозгами, который не станет впустую терять время, дожидаясь приказа, а генеральство давали и за меньшее, чем рейд в Гаезау. Подготовьте-ка представление на имя Первого маршала о производстве полковника Придда в бригадиры. О том, что это звание упразднено, я помню.

– Слушаюсь. Куда направить курьера?

– К герцогу Алва, – почти засмеялся Эмиль. – Если вы не знаете, где он, представление придержите. Да, граф Глауберозе написал Эпинэ личное письмо. Отправьте обычным порядком до Аконы и дальше.

4

Начальник штаба ушел, фок Дахе не появлялся, можно и нужно было вызвать Фажетти, но маршал хотел сперва найти кольнувшую его занозу, которая пряталась не то в беседе с Бруно, не то в докладе Придда. Эмиль по словечку перебрал оба разговора, ничего не нашел и усомнился. Не в существовании занозы, а в том, где именно она засела. О Ли не вспоминалось уже с неделю, Малыш вернулся, честно навоевав на свою первую «Охоту», Вольфганга было жаль без намека на загадки, жаль было и странного сухопарого дрикса…

В приемную, где с трудом могла разойтись пара Катершванцев, Савиньяк выскочил, словно Арно из классной комнаты. Хеллинген как раз отдавал распоряжения дежурному адъютанту, рядом крутился Герард, тут же оказавшийся у маршала на пути.

– Позже, – шикнул Эмиль. – Хеллинген, верните мне письмо Глауберозе. Я переправлю его матери, она с Эпинэ в переписке.

Дядюшка бы сейчас расфыркался. Экстерриор не терпел, когда объясняют тем, кто не спрашивает, это, дескать, наводит на подозрения. Дипломатов, может, и наводит, а военным лучше объяснить.

За свою жизнь Эмиль совал нос в чужие письма трижды, два раза по ошибке и еще один раз – с подачи заподозрившего пакость братца. Послание Глауберозе стало четвертым, и не прочесть его командующий не мог. Он хотел ошибиться, но не ошибся: граф прощался и вспоминал королеву, из-за которой и взялся за перо.

«Странствующий епископ ордена Славы Луциан, – объяснял Глауберозе, – согласен с тем, что жизнь и смерть Вашей кузины – это жизнь и смерть подвижницы, если не святой. Я прошу Вас принять орденского легата и ответить на его вопросы, даже если они покажутся Вам странными. Ваша кузина была откровенна с Создателем в лице его высокопреосвященства Левия, который был близким другом и сподвижником его преосвященства Луциана. Я надеялся по окончании войны сопровождать его преосвященство к месту упокоения ее величества Катарины и его высокопреосвященства Левия, но положение, в котором оказалась уже моя Дриксен, и мой долг лишили меня этой горькой радости, поэтому я обращаюсь к Вам…»

Фок Глауберозе беспокоился о том, чтобы Эпинэ не выставил вон лезущих в прошлое Катарины клириков, ведь святой нужно подходящее житие; если б не это, граф собирался бы в могилу молча… Наверное. Свой предел есть и у вояк, и у дипломатов, а не закричать порой очень трудно. Другое дело, что при тех, кто тебя провожает на смерть, приличные люди не орут. Встать в заслон проще, чем маршировать мимо остающихся, поэтому и те, и другие до последнего шутят или бранятся. Письма – это для дальних, которых вообще-то тоже неплохо бы пожалеть, хотя, может, Глауберозе кого и пожалел, Иноходец роднёй ему всяко не приходился.

Эмиль сунул письмо в присланный матерью футляр с оленями и чудом не выругался. Он мог гордиться, поскольку догадался, в чем дело, а вместо этого хотелось удрать или хотя бы спрятаться за Рокэ, как было у Барсовых Очей и с этим придурком Оскаром. Росио приказал, все ужаснулись, немного поспорили, исполнили, победили. Всё чудесно, можно напиваться и вспоминать смешное, потому что после победы вспоминаются забавные глупости; правда, невоевавшие над ними почему-то не смеются…

Маршал провел рукой по расстеленной карте, зачем-то зажег новую свечу, обошел комнатенку, застрял у окна, вспомнил фамильную привычку и шарахнулся к столу. Он вряд ли ошибался и все же повторил про себя все доводы еще раз, дыры в рассуждениях не обнаружилось. У Бруно в самом деле остался единственный шанс – вцепиться в горло фок Ило прежде, чем эйнрехтцы с горниками так или иначе перетянут к себе добрую половину его людей. Кто-то сбесится, кто-то пойдет на поводу, кто-то услышит понятное и приятное, а итог один – весной китовники ринутся «возвращать» Южную Марагону. Да, скорее всего, их удастся отбить, но что в итоге останется от и без того не слишком большой армии? А ведь кесария, или как там ее теперь, не уймется! Марге со своей сворой будет раз за разом кидаться на Талиг, в котором собственной дряни тоже хватает. Допустить этого нельзя, значит, Бруно надо помочь, но для этого нужен повод, то есть смерть Глауберозе.

Если китовники по-подлому прикончат не просто парламентера, но любимого ветеранами генерала, друга покойного кесаря и доброго эсператиста, Южная армия в варитские объятия не бросится. Бруно это понимает, эйнрехтский умник, скорей всего, тоже. Фок Ило не хочет крови, ему нужны праздники с дружескими подначками, выпивкой, лестью и намеками на то, что старый Бруно продал победу фрошерам. Как бы вызывающе Глауберозе себя ни вел, эйнрехтцы его не тронут. Если будут в себе…