Упущенные тогда

В краткосрочной перспективе убийство Савонаролы казалось целесообразным решением для устранения той помехи, которую он собой представлял. Раздававшиеся в церкви реформистские голоса после этого смолкли, республиканские тенденции в политике Флоренции стали ослабевать (в 1512 г. Медичи вернулись к власти). Тем не менее, решив дело казнью, церковь отвернулась от возможности всерьез задуматься о том, что Савонарола был не просто одиноким бунтующим клириком – он выражал общие настроения разочарования и подавленности, которые были широко распространены в церкви и в обществе [79].

История до сих пор не решила, кем был Савонарола – героем или злодеем. Кампания Савонаролы и его рьяных последователей по исправлению нравов общества была пронизана фанатизмом и террором. Тем не менее энергия и политический гений этого человека, родившегося в один год с Леонардо да Винчи, не вызывают никакого сомнения. «…О такого рода людях надлежит говорить с почтением»[36], – писал о нем Макиавелли [80]. Савонарола был одним из величайших ораторов своего времени. Он стремился не разрушить общество, а повести его в другом направлении, и в этом действовал как динамичная, модернизирующая сила. Он увидел, какую роль может сыграть печатный станок Гутенберга в мобилизации общественного мнения. Он проталкивал реформы, ослаблявшие власть олигархов (то есть Медичи), и сделал процедуру принятия общественных решений более инклюзивной. «Пусть… основа правительства будет устроена таким образом, чтобы никто не мог занять должность и получить высокое положение иначе, чем волей всего народа» [81]. Он заменил непоследовательный, полный финансовых лазеек налоговый кодекс Флоренции более справедливым фиксированным единым налогом на все доходы от собственности [82]. Он разработал одну из первых европейских программ общественной помощи бедным в виде кредитов с пониженными процентами. Он начал и закончил свою деятельность преданным сторонником общественных идеалов своей церкви. То, что церковь не смогла направить его энергию на собственное обновление и вместо этого уничтожила его, – потеря, достойная сожаления.

Католическая церковь продолжала подавлять таланты с помощью реакционных кампаний, направленных против Реформации, – в 1542 г. была создана римская инквизиция, задачей которой было искоренить ересь в Италии. Представители власти в других государствах, в том числе в Англии, Франции и Нидерландах, учредили аналогичные церковные трибуналы, которые продолжали существование на протяжении всего XVI в. и далее. И хотя их деятельность была не такой смертоносной, как принято изображать (согласно недавним исследованиям, число жертв инквизиции составляло не миллионы, а несколько тысяч человек) [83], инквизиторам удалось задушить множество цветущих творческих ростков.

Чего еще мог бы добиться Савонарола, если бы остался жив? И более сложный вопрос: сколько еще таких же, как он, не посмели заявить о себе и высказать свои идеи, опасаясь разделить его участь? Сколько не смогли оставить свой след в истории из-за апатии, разочарования или страха? Какой могла бы стать история, если бы все они употребили свои таланты для создания общего проекта современности?

Упущенные сейчас

Мы никогда не узнаем ответов на эти вопросы. История не имеет сослагательного наклонения. Но мы можем задать эти вопросы своему собственному времени, чтобы не повторять плачевных ошибок прошлого.

Тогда и сейчас социальные потрясения разрушают новые связи. Тогда и сейчас социальная обособленность тормозит развитие. Тогда и сейчас индивидуальный и коллективный гений уклоняется или препятствует общественным взглядам, в которых для него нет никакого очевидного места. Какими бы могущественными ни казались положительные силы, описанные в этой книге, они представляют собой социальные явления, а значит, мы можем положить им конец.

Опасность стагнации особенно велика в демократических обществах. Демократия – гигантская политическая инновация, которая отделяет наш Новый Ренессанс от предыдущего. Она дает нам огромную приспособляемость к социальным стрессам. Но эта приспособляемость имеет свою цену: ничто великое не может осуществиться, если за ним не стоят люди.

Задумайтесь на минуту о том, чего мы – из-за отсутствия более сильного и глобального чувства принадлежности – не смогли сделать. Очередной раунд всемирных торговых переговоров, который должен был открыть доступ бедным странам на рынки богатых стран, с самого начала был обречен на провал в Сиэтле, затем официально состоялся в Дохе в 2001 г., но до сих пор ничего не согласовал. Вместо того чтобы решать самые большие проблемы торговли на глобальной повестке дня (и не в последнюю очередь порочные сельскохозяйственные субсидии фермерам богатых стран), он распался на мозаику двусторонних и региональных торговых соглашений. Американцы, когда-то главные в мире глашатаи свободной торговли, в настоящее время встают в один ряд с французами и итальянцами, заявляющими, что свободная торговля уничтожает рабочие места и снижает оплату труда [84].

Общеевропейский финансовый союз, появление которого несколько лет назад предсказывали многие видные эксперты, сегодня обречен на провал. Обсуждение расширения политического союза также заглохло. Следующим смелым шагом было бы принять в союз Турцию, которая до Первой мировой войны еще была Османской империей. Присоединение Турции больше, чем включение любой другой страны, расширило бы горизонты Европейского союза за пределы средневековых христианских границ. Вместо этого более чем через десять лет после признания кандидатуры Турции ЕС захлопнул перед ней двери, и обида, вызванная отказом, укрепила националистические настроения в стране. Единая валюта Европы, евро, топчется на месте. Греция, зажатая между немецкими кредиторами, которые отказываются простить ей государственный долг, и греческими гражданами, не желающими работать на выплату этого долга, пережила десятилетие принудительного затягивания поясов и еще может выйти из Еврозоны. Великобритания, которая всегда уклонялась от евро, может полностью отказаться от участия в Европейском союзе, если крайне правые и крайне левые британские политики добьются своего. Десять лет назад это было немыслимо, а в 2016 г. жители Великобритании проголосовали за выход в результате всенародного референдума.

Глобальная миграция людей неразрывно связана с кризисами и трагедиями. Соединенные Штаты колеблются между двумя противоположными вариантами – возвести на границе стену, чтобы сдержать нелегальных иммигрантов, или принять закон, чтобы предоставить им гражданство. Пока в конгрессе нет согласия по этому вопросу, реформа представляется маловероятной. В Евросоюзе, куда в 2015 г. хлынуло рекордное количество беженцев из Сирии, Афганистана и других вовлеченных в конфликт стран, мнения также разделились: одни считают, что долгосрочным решением проблемы станет обязательная для каждого государства – члена ЕС ежегодная квота по приему определенного количества беженцев, другие – что нужно закрыть границы [85].

Пока они спорят, более 4 миллионов беженцев страдают в убогих временных лагерях и городских трущобах Иордании, Ливана и Турции. Еще сотни тысяч, пытаясь обойти лагеря, попадают в руки похитителей-работорговцев или тонут при попытке пересечь Средиземное море на самодельных лодках. Принятая в 1951 г. Конвенция ООН о беженцах, определяющая права беженцев и обязанности других государств по отношению к ним, остро нуждается в реформе. Пока между стабильными, более состоятельными странами нет обновленного общего соглашения о том, как справедливо разделить между собой обязанность помогать людям, сорванным с мест в результате социальных и стихийных бедствий, наша реакция каждый раз будет неполной и недостаточной. А бедствия будут случаться все чаще.