Протест всегда был характерной чертой общественной жизни. Примечательными в протестах, бушевавших в предыдущем Ренессансе, были, во-первых, их сила, широта и частота, а во-вторых, та роль, которую в их возникновении сыграли новые технологии. Эти признаки, безусловно, наблюдаются и в Новом Ренессансе. В 2011 г. журнал Time назвал человеком года собирательный образ «Протестующего» в знак признания роли социальных движений, которые прокатились по всей планете от Нью-Йорка до Нью-Дели. Facebook, Twitter, WhatsApp и Snapchat стали для недовольных средством найти друг друга и объединить свои голоса.

Другой примечательной особенностью социального протеста эпохи предыдущего Ренессанса, от костра Савонаролы до Реформации Лютера, было изменение фокуса общественного негодования, которое переключилось с коррумпированных лидеров на коррумпированную систему в целом и привело к выводу, что для улучшения ситуации от системы необходимо отказаться. Так, в Сиэтле люди верили, что демократия поможет все исправить, и именно отсутствие демократического контроля в сфере торговых операций вызывало у них возмущение. Но к тому времени, как протестующие собрались в Зукотти-парке в Нью-Йорке, лозунг «Если бы голосование что-то меняло, оно уже давно бы это изменило» вышел в топ популярных хештегов. «Ошибка 404: Демократия не найдена» – под этим лозунгом выступало греческое Движение возмущенных граждан. Главный лозунг «арабской весны» был еще более прямолинейным: «Люди хотят свергнуть режим». Со временем традиционные политические игроки – разнообразные профсоюзы и оппозиционные партии – окончательно отошли в тень, поскольку население больше не доверяло им. Эти организации были связаны с теми же институтами, которые постыдным образом не справились со своей задачей представлять интересы населения и реагировать на его трудности.

Сегодня многие протестующие разошлись по домам, но вера в то, что традиционная политика может выполнять условия справедливого общественного договора во всем демократическом мире, уничтожена. Наследие движения «Захвати» и других оппозиционных движений – непоколебимое общественное разочарование – проявляется в том, что в последние годы на выборах побеждают крайне правые и крайне левые политики, которые обещают улучшить ситуацию, отменив все то, что сделали их умеренные предшественники. Оно проявляется в том, что избирателей теперь очаровывают когда-то считавшиеся неприличными резкие высказывания ведущих участников предвыборной гонки США, Великобритании, Франции и других крупных демократических стран, об иммигрантах, торговых партнерах и моральной слабости центристских политиков. Оно наглядно проявляется в новых конституционных кризисах, таких как шотландский референдум 2014 г. по вопросу о целесообразности разрыва трехсотлетнего союза с Великобританией. Понаблюдав за сменяющими друг друга правыми и левыми правительствами, многие шотландцы разуверились в политическом спектре Великобритании в целом и решили, что пришло время попрощаться. Сепаратисты проиграли, но с 45 % голосов они также и выиграли: в ходе развернувшихся после референдума конституционных переговоров Шотландия все равно забрала у британского правительства право принимать политические решения, касающиеся ее населения.

Тем временем картина неравенства в нашем обществе продолжает ухудшаться. Представьте себе: десять человек едят пирог. Один человек получает половину пирога. Пять человек делят между собой другую половину. Оставшиеся четыре человека собирают крошки (в этом случае 3 %). В 2015 г. таким в среднем было распределение доходов домохозяйств в 18 развитых странах, статистические данные по которым доступны [63]. (В США один человек получает четыре пятых пирога.) В развивающихся странах часто бывает трудно определить, кто и чем на самом деле владеет, но в целом разрыв между имущими и неимущими там еще больше.

Богатство – лишь один из аспектов общественного договора. Также сохраняется глубокое неравенство в вопросах здоровья, образования и возможностей, а во многих случаях оно даже ухудшилось. В США белые до сих пор живут в среднем на пять лет дольше, чем черные [64]. В Париже у людей, живущих к северо-востоку от Сены (реки, которая географически рассекает город на две части), шансов получить высшее образование в два раза меньше, чем у тех, кто живет на юго-востоке [65]. В Австралии взрослые граждане, зарабатывающие менее 20 тысяч долларов в год, в два раза чаще страдают от хронических заболеваний, болезней сердца, диабета или депрессии, чем те, кто зарабатывает более 50 тысяч долларов [66].

Чтобы обновить нашу веру, нам нужен новый общественный договор. Так считал Лютер. Так следует считать и нам. Для него этот новый общественный договор означал новое равенство перед Богом. Для нас он означает новое равенство друг с другом.

Новый диспут

Теперь, как и тогда, этот спорный вопрос решительно разделяет нас, и от исхода дискуссии зависит социальное единство.

Прежде всего это вопрос этики. Некоторые утверждают, что с нравственной точки зрения неравенство вполне справедливо, поскольку оно отражает разницу затраченных усилий, сообразительности и готовности идти на риск. Попытки критиковать богатых за то, что они пользуются выгодным случаем, когда другие этого не делают, больше говорят о зависти, чем о несправедливости.

Другие соглашаются, но тут же указывают на то, что бо́льшая часть этого богатства приобретена нетрудовым путем. При этом они критикуют не столько роль удачи, которая, хорошо это или плохо, имеет значение в жизнь каждого человека, сколько недостатки законодательных, экономических и правовых институтов, которые поощряют наследственную передачу богатства и влияния вместо личных усилий, а также указывают на то, что возможности обычно концентрируются в руках тех, кто уже богат.

Существует также нравственный вопрос об обязательствах богатых. Разумеется, в какой-то момент потребности тех, кто имеет меньше, перевешивают требования тех, кто уже обладает всем в избытке, – не так ли? Почти 900 миллионов человек в мире живут в нищете, 3,1 миллиона детей ежегодно умирают от голода [67]. Что это – просто несчастный случай или нравственное бездействие?

Кроме того, у неравенства есть экономический аспект.

С одной стороны, неравенство – всего лишь одно из последствий развития частной собственности и работы стимулов, из которых состоит капитализм. Капитализм является лучшей известной нам системой улучшения общего экономического благосостояния. История XX в. доказала, что альтернативы просто не существует. Если мы хотим пожинать преимущества динамичной, конкурентоспособной экономической системы, мы должны воспевать, а не демонизировать богатство, которое она создает, и спокойно принимать возникающие в результате различия. В 1990 г. акции трех крупнейших компаний Детройта стоили 36 миллиардов долларов, компании обеспечивали занятость 1,2 миллиона работников. В 2014 г. три крупнейшие фирмы Кремниевой долины стоили почти в 30 раз больше (более 1 триллиона долларов), но платили зарплату в девять раз меньшему количеству сотрудников (137 тысяч человек) [68]. Появление горстки миллиардеров и потеря миллиона рабочих мест – та цена, которую нам приходится платить за технологические достижения.