Оттон II не нашел времени, чтобы восстановить утраты на своей родине, в Саксонии. Тем более ему не было дела до Руси. Впрочем, до Руси не будет времени и после. Оттон III был коронован в капелле Аахенского дворца Карла Великого, когда его отец был уже мертв. Новому императору было всего три года. Необходимо было назначить регента. На эту роль претендовали и находившийся под стражей баварский герцог Генрих Сварливый, и находившиеся в Италии мать Оттона II императрица Адельгейда и его жена, племянница Иоанна Цимисхия императрица Феофано. Временным регентом стал архиепископ Кельнский Барин. Вскоре он, то ли введенный в заблуждение, то ли из страха перед насилием, передал ребенка бежавшему на свободу Генриху Сварливому, который и объявил себя регентом. На этом бы ему и остановиться, однако бывший баварский герцог имел неутолимые амбиции и решил из создавшейся ситуации получить все по максимуму. Ему казалось, что от королевской короны его отделяет всего один шаг. Но от него отшатнулись многие, когда в Кведлинбурге он потребовал от своих сторонников, чтобы его избрали германским королем. Впрочем, это Генриха Сварливого не остановило. Он быстро сформировал пеструю, но грозную коалицию, в которую вошли и французский король Лотарь, и чешский князь Болеслав II, и польский князь Мешко, и ободритский князь Мстивой, который в 983 году стал инициатором восстания к востоку от Эльбы. Генрих Саксонский готов был щедро расплатиться с теми, кто его поддерживал. В частности, королю Франции обещана была Лотарингия, Мешко – Померания, Болеславу – часть Австрийской марки. Такая щедрость, разрушавшая то, что таким трудом было создано Оттоном Великим, отвергло от Генриха Сварливого многих германских баронов, которые сплотились вокруг двух императриц: Адельгейды и Феофано.

Борьба между двумя коалициями была жестокой, но короткой. Судьба оказалась чуть более благосклонна к императрицам. В Тюрингии, в городке Pop, был проведен в мае 984 года рейхстаг, на котором было произнесено много возвышенных слов и сделано много обещаний, которые на самом деле никто не собирался выполнять. Единственный итог рейхстага в Раре – передача малолетнего Оттона III матери, императрице Феофано. Но поскольку обещания и клятвы остались лишь словами, война вспыхнула с новой силой. В ходе возобновившегося кровопролития позиции Генриха Сварливого постепенно слабели. Лотарь Французский захватил Верден, но затем, встретив ожесточенное сопротивление в Лотарингии, остановил наступление и фактически выбыл из коалиции. Метко и Болеслав, коротко узнав Генриха, благоразумно сочли, что в качестве короля он окажется чрезвычайно опасен и не только не сдержит своих обещаний, но скорее всего развяжет на востоке новую войну (хотя бы для того, чтобы умиротворить настроения своих вассалов). Адельгейда и Феофано представлялись (и не только Метко и Болеславу, но и все более возраставшему числу германских баронов), на контрасте с Генрихом Сварливым, теми политическими фигурами, с которыми можно вести диалог, и которым можно было бы доверять.

В конечном счете, обе стороны, устав от войны, сели за стол переговоров. И в то время, когда лодьи несли дружины, возглавлявшиеся Владимиром Святославичем и его дядей Добрыней, вниз по Волге, к границам Булгарского царства, императрица Феофано в течение лета и осени 985 года ломала голову над теми компромиссами, которые могли бы замирить Германию. В конечном счете ей удалось предложить и провести ротацию владетельных синьоров так, что все сочли себя вполне удовлетворенными. Началось переселение сотен князей и баронов. Так Генрих Сварливый вернул себе Баварское герцогство, а сидевший там Лиутпольдинг Генрих Младший перешел в соседнее герцогство Каринтия. Каринтийский же герцог Салий Оттон переместился на запад, в Эльзас. Не все проходило гладко, но Феофано, полная решимости прекратить усобицы и спасти для своего сына германскую корону, проявила чудеса терпения и выносливости в сотнях встреч, где она находила весомые аргументы, убеждая строптивых своих вассалов в безальтернативности решений. Именно этим она и занималась в завершении 985 и в первой половине 986 года. До Руси ли ей было в это время? Тем более, что у нее к тому же возникли неизбежные трения с императрицей Адельгейдой, которую она постепенно оттесняла от дел. Впрочем, старая императрица оказалась благоразумной – интересы семьи были для нее важнее собственных властных амбиций, и она весной 986 года уехала в Италию. Через пять лет императрица Феофано буквально «сгорит» от тяжести власти, и ее кончина станет для Западной империи тяжелым ударом. Тогда ее и сменит на посту регента давно переступившая через шестидесятилетний порог Адельгейда. Она была достойным регентом, но куда более скромной по политическому дарованию, чем Феофано, а, главное, без свойственной ей очевидной харизмы. Адельгейда удерживала, как могла, империю от распада, но влияние самой империи после 991 года стало заметно снижаться.

На Пасху 986 года Феофано провела в Кведлинбурге традиционный съезд германских баронов. Этот съезд она постаралась превратить в праздник, на котором декларировалось окончание усобиц и демонстрировалась власть малолетнего Оттона III в лице самой Феофано и ее первых министров, канцлера Хильдебальда Вормского и архиепископа Виллигиза Майнцского. Феофано провела в Кведлинбурге еще одну коронацию своего сына – в Аахене он был коронован как король, теперь же – как император Священной Римской империи. В Кведлинбург прибыли и Мешко Польский с Болеславом Пжемысловичем, где они принесли оммаж новому императору, как это ранее делали в отношении Оттона П.

Именно в это время Феофано и могла вспомнить о Руси. Во-первых, потому, что была родом из Византии и потому знала о Руси гораздо больше своих германских вассалов. Русь давно уже была важнейшим фактором в политической драматургии Константинополя, где хоть и проявляли время от времени показное небрежение к славянским варварам, но возможности и значение их сознавали очень хорошо, благо не раз имели возможность в них убеждаться. Правда, возобновляя интерес к Руси, Феофано как бы «играла» против своего Отечества.

Трудно сказать, сколь полно она восприняла свое «германство» и сколько в ней осталось «византийскости». Не знать о доктрине 981 года она не могла, но приняла ли ее – это неизвестно. Конечно, претензии к Василию Булгароктону и его правительству у нее должны были иметься – ее великий дядя, Иоанн Цимисхий, столь много сделавший для империи, являлся как бы «фигурой умолчания», о нем запрещено было даже упоминать. Но в какой мере претензии к Василию II могли отражаться на отношении к самой Византии? Кто знает? Пролить свет на внутренние переживания Феофано, умевшей «по-византийски» скрывать свои мысли, уже невозможно.

Во-вторых, одна из основных функций империи – миссионерство, т. е. расширение пространства Слова Истины. Государство, отказывающееся от такой функции, по определению империей быть не может. Оставлять без внимания Русь, огромную страну с