Вот так и вышло, что продолжение бессонной ночи никому до этого неизвестный породистый пёс встретил не у тёплого очага на мягкой подушке, а опять на бегу. Только на этот раз лапы его ударялись не в холодные плиты подземелья, а в подсвеченные луной, сглаженные тысячами башмаков и сапог, сотнями копыт и тележных колёс булыжники Лютецких мостовых. Но в этот раз он хорошо знал дорогу: напрямик через площадь Королей, до самого конца улицы Роз, к дому коварной Анжелики де Камю. А в том, что щуплый задиристый монах услышал именно её звериный вопль, граф Филипп де Камилле, волею судьбы и Северного ветра оказавшийся в собачьей шкуре, отчего-то не сомневался.

***

Бран О’Ши спал тяжело, долго — ему казалось, целую вечность, полную кошмаров и горестных воспоминаний. Как, порой, перед умирающим разворачивается панорама прожитого, так и перед старым друидом проплывали картины детства, юности, зрелости… дряхлости. Начало жизни, полное упоительных открытий, её расцвет, наслаждение собственными силами, могуществом — всё как-то потускнело, поблёкло. Будто и впрямь было лишь снами, а на самом же деле он и родился старым, и жил старым и немощным, и уходит в Вечность ни на что не годной развалиной.

Ни на что не годной.

Развалиной.

Уходит.

Поэтому-то даже сладостные когда-то воспоминания нынче будили в душе горечь, словно вместо душистого нектара вечной юности он хлебнул напитка забвения из семи волшебных зёрен, и вот теперь сводит горло, невольно кривятся губы, желчь поднимается, хочется выплюнуть, выблевать, а… не удаётся. И кто-то злорадно пихает в бок: глотай, гадёныш! Пей, старый дурак!

Осталось два-три глотка. А потом со дна воображаемой, но осязаемой чаши глянет на него, Брана О’Ши, друида в пятнадцатом поколении, Вечность. И он точно знает: у неё будут разгневанные глаза Эйтн О’Рейли, могучей феи, чью дочь он однажды погубил. Чью внучку пытался ограбить, лишить силы, завлечь в путы обмана…

Но он же… Ради великой цели! Ради того, чтобы спасти Зелёный остров от наглых бриттов! Ради свободы!

…и утоления собственного тщеславия. Чтобы каждый кельт, каждый баньши и лепрекон, и эльфы и сиды, и дуннаханы и ланнан-ши, и сколько их есть, разных рас и народов, попрятавшихся по щелям и скалам благословенного Эрина — все, все узнали, что это он, мудрый О’Ши, поставил могучий заслон от завоевателей с Оловянных островов. Что он не только потрясал твердями и насылал океанские волны — он может ещё и творить, а не только разрушать! Он под стать тому, кто создал эти небеса и землю, светила и кометы, заселил воду и сушу тварями плавающими, ползущими и летающими, ходящими и бегающими, хищниками и агнцами…

Но теперь, перед лицом Вечности с глазами Эйтн, понимал, насколько оказался смешон со своим честолюбием. Кому он хотел что-то доказать? Перед кем оправдаться?

На чью внучку покусился, старый дурак?

А осталось-то ему жить всего-то несколько часов, вдруг отчётливо понял старик там, во сне. И с такой ясностью, что захолонуло сердце.

Он проснулся в тёмной гостиничной комнатушке, освещённой лишь слабым огоньком масляного ночника. Один. Это хорошо…

Внука не было. О’Ши не знал, что Райан спешно убежал с Али, пытаясь помочь рыжей цветочной фее, угодившей в ошейник, сделанный когда-то самим Браном, вот этими высохшими, но ещё сильными руками… А иначе лорд Сесил не открыл бы друиду, где ему искать последнюю цветочную фею, возможную его родню и надежду. Да, он сделал подчиняющий ошейник, сковывающий магию, у него не было выхода… Вернее сказать — не хватало времени искать Ирис самому, ибо ещё в последнее летнее солнцестояние старик почувствовал, что грядущий год для него будет последним, что совсем недолго осталось ему топтать зелёные холмы и слушать шёпот деревьев в священной роще. И потому — уступил хитрому бритту. Сделал превосходный артефакт, блокирующий магию фей. И… вампиров. Отчего-то со временем его ясновидческие способности стали гаснуть, но какое-то неясное предчувствие твердило, что рядом с молодой феей в момент пленения окажется кто-то ещё, могущественный, способный противостоять Высшему вампиру… А может, он просто надеялся? Потому-то на всякий случай — или для очистки совести — друид настроил артефакт и на магию Сесила. Только для маскировки пришлось спрятать это плетение под основным, потому-то и сработать оно должно было не сразу.

Разумеется, внук ничего не ведал. Но магию деда на ошейнике опознал тотчас, однако справиться с ней не мог: молодежь, зелень ещё… И теперь, разъярённый, спешил назад, в маленькую гостиничку, чтобы растрясти деда и заставить освободить Ирис. Ни о чём подобном старый Бран не догадывался, просто, стряхнув с себя остатки сна, особым чутьём, позволяющим на расстоянии ощущать своих, понял, что внук скоро будет здесь, рассерженный, распалённый. А ему хотелось проститься с ним тихо, спокойно. Очистив совесть…

Нет, в нынешнем смятенном состоянии Райан не сможет отпустить его в дальний путь достойно, а потом сам будет сожалеть о собственной несдержанности. Бран О’Ши вздохнул, нашарил в изголовье постели посох, привычно сжал…

Потянулся навершием к огоньку ночника. К лунному лучу, падающему из окошка. Сила горячего земного и холодного небесного огня переплелась, заструилась по жилам, оживляя, будоража… Ненадолго, но хватит, чтобы уйти. Лучше завершить земной путь в одиночестве, но в тишине, чем под градом упрёков. Как-то так…

Нашарив на спинке стула дорожный плащ, он накинул его на плечи. Привычно натянул капюшон. Что ж, пора в последнюю дорогу!

Неслышно выскользнул из номера, поговорил с лестницей — и спустился к выходу так, что ни одна ступенька не скрипнула. Шепнул два слова входной двери и оказался, наконец, на улице, вернее в тупичке, где схоронился домишко, предоставляющий приют особым гостям Лютеции.

Постоял, прислушиваясь.

Да, Райан скоро будет здесь. Но есть ещё время — свернуть в ближайший переулок…

Он решил уйти подальше, отыскать тихое спокойное местечко — и там уже, в укрытии, достойно встретить ту, что долго ждёт своего часа, соглашаясь, порой, повременить, но однажды всё-таки приходит, единственный раз, и этого оказывается достаточно. Найти бы убежище среди деревьев, да жаль, в каменном городе это невозможно. Но вот хотя бы поближе к реке, к воде, к заиленному дну, к перешёптываниям тихий струй… Не родник, конечно, не ручей, но всё же — вольная вода, хоть и закованная в камень, и прошитая мостами — а течёт себе спокойно через всю страну, через землю этих непонятных, но тоже вольнолюбивых, как кельты, франков…

Он не знал, что, незадолго до того, как ему проснуться, Анжелика де Камю вернулась от подруги, где они в очередной раз перемыли косточки рыжей беспородной выскочке, пофыркали над распоряжением короля покинуть столицу — это ей-то, графине Камю, украшению Света! Впрочем, над Генрихом посмеивались вполголоса, с многозначительными ужимками и оглядкой на прислугу, а дабы унять беспокойный блеск в глазах подруги, Лулу пришлось на ходу сочинить, что на днях она ожидает прибытия в Лютецию престарелого супруга, и поскольку не хочет с ним разминуться, то сперва дождётся его, как образцовая жена, а уж затем уедет вместе с ним. Вряд ли Его Величество станет возражать против подобного проявления супружеской любви. Матильда де Грасси успокоилась, но по её глазам можно было прочесть, что будет о чём поболтать завтра при дворе… На том визит Лулу благополучно завершился.