выслушивая и оспаривая его бесконечные идеи атаковать здесь, там и везде, известные в близком кругу по поздним часам обсуждений как «полуночные прихоти»{300}.

Приведенные высказывания военных не следует воспринимать буквально. Большинство из них появлялись под влиянием момента после очередного спора или утомительного обсуждения. Тот же Брук, дневники которого переполнены гневными тирадами в адрес премьер-министра, заявлявший, что Черчилль является «самым тяжелым человеком, с которым ему приходилось работать», признавался, что «ни за что на свете не упустил бы возможности работать с ним». Когда выйдут в свет его дневники, он направит один экземпляр Черчиллю со следующей дарственной надписью: «Возможность служить вам была величайшей честью, дарованной мне судьбой». Схожие признания можно найти и у других начальников штабов. Например, адмирал Каннингем, потративший много нервов и сил на споры с Черчиллем, писал впоследствии, что он «никогда, ни на секунду не терял глубочайшего восхищения этим самым замечательным и храбрым англичанином, который благодаря своей энергии, упрямству и исключительной силе характера повел Британию и ее народ»{301}. Аналогично не следует делать долгоиграющих выводов о нетерпимости и неуважении Черчилля по отношению к военным. Он был искренен в выражении недовольства и порой принимал жесткие кадровые решения, но старался не становиться жертвой эмоций или личных антипатий. И то, что тот же Брук, который постоянно его сдерживал и часто критиковал, прослужил с ним до конца войны, не простая случайность. Они могли спорить и даже ругаться, но сохраняя взаимное уважение к друг другу, преодолевали разногласия и подчиняли личные позиции верховенству общей цели.

Приведенные выше критические высказывания Черчилля и военных друг о друге указывают на другое – на наличие конфликта, весьма распространенного в диаде лидер – эксперт, когда воображение, видение и напор первого уравновешиваются опытом, знаниями и осторожностью второго. Обычно слово «конфликт» имеет отрицательную коннотацию, ассоциируясь с чем-то деструктивным и разрушающим. Но в случае с нашим героем конфликт, наоборот, отражал жизнеспособность и надежность системы управления, в которой встроенный механизм сдержек и противовесов блокировал принятие авантюрных и опасных решений с одной стороны и обеспечивал энергетический посыл для преодоления косности и инерции – с другой. По этой причине стойкость военных, пытающихся убедить Черчилля в неправильности и опасности его предложений, была необходимым и эффективным механизмом принятия взвешенных решений. Когда Брук услышит, что у кого-то сложилось мнение, будто он ненавидит Черчилля, фельдмаршал ответит: «Я не ненавижу его, напротив, я его люблю, но, если наступит день, когда я скажу ему, что он прав, считая на самом деле, что он ошибается, в этот момент он должен избавиться от меня»{302}.

Из описанного конфликта следует важный вывод, без которого понимание военного премьерства Черчилля будет неполным и неправильным. В 1920 году, рассуждая о природе власти, Черчилль сказал Ллойд Джорджу: «Когда кто-то достигает высшей власти и одну за другой преодолевает множество трудностей, появляется серьезная опасность – этот человек начинает думать, что он способен делать все, что пожелает». Черчиллю тоже хотелось бы так думать, но у него таких мыслей не возникало. Несмотря на централизованную систему управления с сосредоточением в своих руках значительной власти, как премьер-министра, лидера Консервативной партии (с октября 1940 года), министра обороны, а также председателя Военного кабинета и Комитета обороны, у него было недостаточно полномочий, чтобы принимать единоличные решения, а также требовать от других неоспоримого исполнения своей воли. «Я должен был уговаривать и увещевать», – признавался он. Кроме того, регулярно «весь характер и система руководства войной ставились под сомнение и вызывали недовольство», а сам он «мог быть в любой момент отстранен от власти голосованием в парламенте». За время его руководства правительством в Палате общин несколько раз проходили голосования о вотумах доверия и недоверия, каждое из которых могло закончиться отставкой нашего героя. «Трудность заключается не в том, чтобы выиграть войну, – констатировал Черчилль, – трудность заключается в том, чтобы убедить людей – глупых людей, позволить тебе это сделать»{303}.

В своих мемуарах Черчилль в ироничной манере признавался: «Все, что я хочу, это согласие с моими желаниями после разумной дискуссии». В спорах он обычно придерживался наступательной тактики, предпочитая эмоциональные и жесткие обсуждения. Начальник Штаба ВВС Портал вспоминал, как однажды во время спора, будучи не согласен с премьер-министром, начал выражаться в резкой форме. Черчилль внимательно его слушал, не сводя с него ледяного взгляда. Когда Портал извинился за свой тон, то услышал в ответ: «На войне главное не вежливость, а здравый смысл». Черчилль не любил молчунов, считая, что «нередко человек молчит, поскольку не знает, что сказать, и пользуется хорошей репутацией только из-за своего молчания». Он ценил сильных, агрессивных и уверенных в себе оппонентов, полагая, что, если кто-то не согласен с ним, он должен убеждать, отстаивать и бороться за свои взгляды. Подобный подход не был лишен недостатков. Некоторые военные, как, например, Портал или Брук, были способны противостоять прессингу премьера, ведя с ним диалог на равных. «Когда я бью по столу и устремляю свой взор на Алана Брука, как вы думаете, что делает он? – отмечал наш герой. – Бьет еще сильнее, еще громче по столу и смотрит мне прямо в глаза в ответ». Но далеко не все обладали такой же стаминой и упрямством. Некоторые просто терялись и оказывались неспособными донести свои доводы. «Когда у меня есть возможность высказаться, я понимаю, что не могу выразить свои мысли настолько же ясно, насколько я понимаю их сам», – жаловался маршал Королевских ВВС Хью Тренчард. Другие под влиянием харизмы премьер-министра теряли способность критически мыслить и оказывались не в состоянии адекватно оценить его предложения. Один из участников подобных прений признавался в письме супруге, что в эти моменты он никогда не бывает до конца уверен: заблуждается Черчилль или премьер-министра озаряет вспышка гениальности и с ним следует соглашаться{304}.

Черчилль, который прошел суровую школу Палаты общин, не понимал или не хотел понять, что военные уступали ему в дискуссионных навыках. Он считал, что как они защищают свои взгляды перед ним, также они будут сражаться и с противником на поле боя. И если военачальник неспособен отстоять свою точку зрения, то либо он в ней сам не уверен, либо ему не хватает бойцовских качеств. В итоге это приводило к тому, что основная нагрузка в убеждении премьер-министра ложилась на начальника Имперского генерального штаба – сначала на Дилла, затем на Брука, которые были вынуждены страховать своих коллег, доводя до Черчилля невысказанные аргументы и заканчивая оборванные ответы.

Несмотря на большое значение эмоций и характера участвующих в обсуждении лиц, основное внимание уделялось фактам, логике и рациональности суждений. Иден вспоминал, что совещания с Черчиллем были «прекрасным и уникальным опытом, это мог быть монолог, но никогда – диктат»{305}. Порой Черчиллю не хватало аргументов, и тогда он обращался к своему излюбленному приему с переводом темы из плоскости военных в плоскость политических факторов и целей. Иногда он шел на хитрость, используя свойства асимметрии информации и держа в уме сведения, о которых не было известно его оппонентам. Но даже в этих случаях наш герой не всегда добивался своего, вынужденный либо соглашаться и признавать свою неправоту, либо просто молчаливо отступать, в надежде вернуться к вопросу в дальнейшем.

Рассмотрение созданной Черчиллем в годы войны системы управления также будет неполным без упоминания отличительных особенностей лидерского почерка нашего героя, которые формировались на протяжении сорока лет его политической деятельности. В отличие от Рузвельта и своих предшественников – Асквита и Ллойд Джорджа, предпочитавших давать распоряжения в устной форме, все поручения Черчилля фиксировались письменно. Во избежание возможного недопонимания после назначения на пост премьер-министра он даже направил секретарю кабинета генералу Исмею и начальнику Имперского генерального штаба следующее