Семиун засмотрелся на поединок рыцаря с сохаткой и теперь не знал, сколько с его начала прошло времени, но вокруг многое изменилось, это не могло не ускользнуть от взора оцепеневшего юноши. Кое-где на стенах появились чудовища; зацепившись лапой за выступ, с крыши одного из домов свисало разрубленное пополам туловище оборотня; совсем рядом, у входа в амбар, корчился в предсмертной агонии рыцарь, кажется, его звали Квирт. Обезумевшие от ярости твари все-таки додумались разметать баррикаду у ворот, и теперь заметно расширившийся проход защищали лишь отец Патриун и двое уставших, еле державшихся на ногах наемников-дикарей. В отличие от Семиуна, все были при деле, и никто, никто не мог помочь барахтавшемуся в грязи Мосо подняться на ноги, разве что он…но для этого нужно было побороть продолжавшую издеваться над поверженным противником тварь.

Прикрывшись щитом, юноша кинулся на сохатку. Он не верил в успех собственной затеи, но по-другому не мог поступить. К тому же шансы на успешное завершение боя таяли с каждым мгновением, а значит, и жизнь его обесценилась фактически до ломаного гроша. С крыши упало еще одно изуродованное тело рыцаря, а в спину защитников стен ударили пятеро неимоверно прыгучих и быстрых кровососущих тварей, кажется, их называли вампирами.

Зарубить рогатую девицу со спины не удалось. Она ловко отскочила в сторону и ударила Семиуна хвостом по лицу. Юноша отпрянул назад и сам не понял, как и зачем ухватился зубами за пролетавшую мимо золотистую кисточку. Девица взвыла, закрутилась на месте юлой и запищала тоненьким, противненьким голоском, который бывает лишь у придворных жеманниц, когда в их миленькие головки приходит идея поиграть в необычайно образованных, культурных особ.

– Гаденыш, мерзавец, подлец! Да вы что, сговорились красоту мою портить?! – заверещала дама, через несколько секунд пришедшая в себя и бойко забарабанившая по щиту юноши копытами. – А ну, отдай! Плюнь, плюнь, я сказала!

До Семиуна вдруг дошло, что он до сих пор держит откушенную кисточку на крошечном кусочке хвоста в зубах. Ему вдруг стало не страшно, не противно, а неимоверно смешно. Пытаясь удержаться от приступа смеха, лекарь чересчур широко открыл рот, чересчур глубоко вдохнул воздух и случайно проглотил столь дорогой рогатой дамочке кусок шерсти и плоти.

Как бы ни хотелось, все равно бы не удалось описать выражение, застывшее на лице оскорбленной, плачущей со злости девицы. Она взревела и, как избалованный трехлетний малыш, у которого родители отняли любимую игрушку, накинулась на Семиуна с кулаками. К счастью, ее кулачки били намного слабее, чем острые копытца, поэтому щит разлетелся лишь на восьмом ударе. Пятившийся назад юноша уткнулся спиною в стену амбара. Ему некуда было больше отступать, и девятый удар должен был стать последним. Семиун понимал, что не успеет отразить несущийся ко лбу кулак мечом, и в душе, как истинный лекарь, порадовался, что смерть его будет безболезненной и быстрой. Однако Судьба решила немного продлить его пребывание на этом свете. Тело сохатки вдруг сложилось пополам, причем верхняя часть повалилась назад, а смертоносный кулак ушел в воздух, как бы грозя небесной выси за то, что сыграла с ней напоследок такую злую шутку. Пронзив насквозь живот, из покрытого розовой шерстью пупка торчал острый обломок позвоночника.

– Шпашибо, парен, тепериша квиты, – прошамкал незакрывающимся, беззубым ртом мерно раскачивающийся, едва державшийся на ногах рыцарь. – Вышивем, шелудок промой, не дело вшяку дрянь внутрь пихать!

Острая кромка его булавы была обагрена кровью. Не каждый удар со спины клеймит твое имя позором, в особенности если ты тем самым спас жизнь совсем незнакомому тебе человеку.

Семиун кинулся на помощь своему спасителю, но Мосо властным жестом руки остановил его благородный порыв.

– Иди, вше коншено, – несвязно пробормотали красные от крови губы рыцаря. – В амбар, шпеши в амбар, продершитешь до утра!

Отдав последний приказ, рыцарь не повалился, не упал, а именно лег на землю и укрыл себя вместе с телом все еще поддергивающей обрубком хвоста сохатки черно-зеленым плащом с золотой каймой. Семиуну показалось это странным, но искать объяснение этому факту у него не было времени. Защитники стен не выдержали напора тварей и, бросив на произвол судьбы попавших в окружение товарищей, спешили укрыться в амбаре. Юноша побежал и едва успел протиснуться боком между закрывавшимися створками ворот. Последний рубеж был не спасением, а всего лишь возможностью для отчаявшихся бойцов продержаться хотя бы еще четверть часа и подороже продать свои жизни.

* * *

В тесном амбаре было душно, он не был рассчитан на двадцать-тридцать человек, большинство из которых было ранено и источало зловонные ароматы пропитанных потом и кровью одежд. Если бы не дыра в крыше, через которую заглядывали звезды и проникала внутрь ночная прохлада, то чудовищам можно было и не идти на штурм: рано или поздно люди сами повылазили бы наружу или погибли от удушья.

Пожалуй, Семиун был единственным, кого не коснулись лапищи тварей. На голове преподобного отца, воспользовавшегося минуткой затишья и отдыхавшего возле ворот, красовалась наспех намотанная, пропитанная насквозь кровью тряпка. Возле ног дремавшего богатыря лежали липкий от крови меч и «утренняя звезда», между мелкими звеньями цепей которой застряли осколки костей и звериного мяса. Никто из солдат не тревожил отдых святого отца и не просил о последнем отпущении. Они уже получили его перед началом боя, да и после такой ночки всем борцам со Злом был гарантирован пропуск на небеса. Кого-то это вдохновляло и обнадеживало, а Семиуна била дрожь при одной только мысли, что он погибнет бесславно, в глуши, а тот, кто ему поручил скитаться по дорогам пограничного графства вместе с бродяжкой– шарлатаном, еще долго не узнает, какая участь постигла его порученца, если узнает об этом вообще.

Вслушиваясь в тихое перешептывание солдат, Семиун частично восстановил картину боя, но ничего нового так и не узнал, кроме того, что благородные рыцари графа Лотара сражались отважно и храбро погибли за дело небес. Кое-кто все-таки задался вопросом, а откуда появились внутри лагеря вампиры, оборотни, сохатки, кривоверты и прочие твари, названий которых никто не знал? Единственный вразумительный ответ, который лекарь услышал, был: «… этому приложил руку сам хозяин нечестивых сил… Глубоко верующих миссионеров он удовлетворил, Семиуна нет, хотя бы потому, что лекарь знал о причастности к нападению на Ольцовку некоего колдуна, за которым они охотились и с которым у Шака были еще и личные счеты.

Рассуждать о том, кто и что приложил к их гибели, можно было бы долго, но, по большому счету, в этом не было смысла. Их не помиловали, приговор был лишь ненадолго отсрочен, но почему-то это «ненадолго» растянулось уже на четверть часа. Любопытство взяло верх над осторожностью, Семиун потихоньку прокрался в темноте между сидящими да лежащими телами и припал глазом к щели в досках сарая. Низшие твари, те самые, что появлялись из жижи и только умели, что рвать на части тела да грозно рычать, лакомились трупами. Возле ворот, вдалеке от остальных, стояли кружком снобы-вампиры в черно-красных одеяниях. Они всем своим видом показывали, что презирают собравшуюся компанию и не желают иметь с ней ничего общего. Лекарь приметил несколько скучавших сувил в высоких кожаных перчатках и парочку пританцовывавших на миниатюрных копытцах сохаток. Дамочки скучали, они предпочитали питаться живыми, а не трупами. Небольшая часть оборотней еще пребывала в зверином обличье, но основная масса перевертышей уже превратилась в людей и занималась богопротивным занятием. Они издевались над трупами, насаживали их на колья, причем особо ценными элементами композиций были тела убитых рыцарей графа Лотара, с которых твари уже успели стащить плащи и доспехи, лежащие в куче возле ворот. Командовал «скульпторами» рослый светловолосый великан в довольно приметных доспехах, точь-в-точь таких же, как те, что принадлежали оборотню, убитому Шаком в особняке.