– Где еще один?! Искать его, живей, живей! Мне что, до рассвета в этой дыре торчать?! – басил командир сборного войска нежити, иногда подхлестывая нерасторопных собратьев кнутом.

«Они не нашли толстяка, а без него композиция не совсем полная, – догадался Семиун, теперь понимая, почему Мосо прикрыл плащом не только себя, но и мертвое тело сохатки. – Твари ориентируются в основном по запаху, у многих даже нет глаз. Но оборотни же видят, а тело умирающего рыцаря лежало всего в шагах семи от амбара. Одно из двух: либо рыцарь очнулся и куда-то отполз, либо черно-зеленые плащи обладают магическими свойствами и делают невидимым для нежити то, что зримо для глаз людей. Глупо, хотя, возможно, и нет». Семиуну вдруг вспомнились пытки в подвале. Дамочка хотела от него узнать, кто таков Шак и почему он увидел гробовщика, значит, теоретическую возможность плащей-невидимок исключать нельзя, как, впрочем, и многое другое…совершенно нереальное, но существующее, чему еще недавно бывший скептиком лекарь уже перестал удивляться.

Семиуна огорчала грядущая смерть, печалила участь, наверняка постигшая Шака, но больше всего беспокойств пареньку доставляла усиливающаяся резь в желудке, хотя, с другой стороны, она его и забавляла. Чудовища пожирают людей, но он, скорее всего, был первым и единственным из человеческого рода, кто додумался полакомиться нежитью. Разве такой парадокс не мог рассмешить, да еще в последние минуты жизни?

– Эй, вы там…крысы церковные! – послышался уже знакомый бас командира-оборотня. – Выходи по одному, иль амбар запалим! Мне все равно, как человечину жрать, прожаренную или сырую! Если по-хорошему вылезете, то поладим…живьем есть не будем!

Бойцы очнулись от дремы и, взяв оружие, встали. Было слишком темно, и юноша не видел, появился ли страх в глазах у филанийцев, но «по-хорошему» они становиться ужином не хотели.

– Пасть мерзкую закрой, а то в нее кадило засуну и…проверну! – выкрикнул в ответ священник, берясь за обагренное нечестивой кровью оружие.

– А-а-а, преподобный отец из Миерна! – губы оборотня растянулись в широкой ухмылке, а в хищно сузившихся глазах появилось злорадство. – Вот тебе-то как раз я ничего и не обещаю, тебя-то я по косточкам разберу и собственные кишки жрать заставлю!

– Твоя сестрица до-о-олго горела! – специально стараясь разозлить чудовище, протянул на одной ноте Патриун. – А хочешь, богомерзкая рожа, знать, что с ней до костра сделали?!

За дверью послышался рык разъяренного оборотня, а затем краткий приказ: «Пали сарай!» Решив, что, если уж суждено умереть, так лучше в бою, филанийцы собирались открыть ворота и наброситься на врага, но в этот миг их уши пронзил монотонный, сводящий с ума свист, такой же противный, как писк комара, но только усиленный в тысячу раз. Зажав ладонями уши, Семиун припал к уже полюбившейся ему и ставшей почти родной щели. То, что он увидел, не укладывалось в рамки разумного.

Пронзительный свист действовал на нежить еще сильнее, чем на людей. Десятка два тварей катались по земле, остальные бились головой о бревна частокола, пытаясь хоть как-то унять пронизывающую их мозг боль. А на стене, расставив ноги на ширину плеч и величественно скрестив руки на могучей груди, стоял живой и невредимый бродяга Шак. Омерзительный звук не доставлял ему неудобств, скорее всего, наоборот, веселил, ведь это именно он свистел.

Еще немного, и половина людей лишилась бы слуха, а нежить погибла бы в страшных муках, но, то ли к счастью, то ли нет, звук внезапно оборвался, и воцарилась гробовая тишина.

– А это что еще за свистун?! – пробасил раскрасневшийся от ярости и боли старший над нежитью.

Твари по-разному среагировали на появление невозмутимого рыцаря в чешуйчатой броне. Вампиры ощерились и обнажили клыки, почти все оборотни превратились в зверей и приготовились к прыжку, флегматичные сувилы стянули с водянистых ручек перчатки, а розовошерстные сохатки закрутили длинными хвостиками, предвкушая, каков будет на вкус чертовски смелый и божественно красивый юноша с длинными вьющимися волосами.

– Я б тебе ответил, да мал еще, волчонок, чтоб со мной зубами скрипеть, – ответил Шак, ничуть не устрашившийся хищных оскалов многочисленной нежити. – Значится, так! Ты отпускаешь людей и, поджав хвост, убираешься из деревни. Это твой единственный шанс, не сглупи, воспользуйся им, дважды предлагать не буду!

Хоть одинокий рыцарь уже наглядно продемонстрировал свою силу, но командир-оборотень был чересчур возбужден, чтобы прислушаться к гласу рассудка. Легкий кивок головы, и на Шака одновременно накинулись семеро низших тварей. Семиун подумал, что это предсмертная агония мозга, ведь такого просто не могло быть, но дружный выдох, одновременно вырвавшийся из груди припавших к щелям филанийцев, засвидетельствовал, что ему не померещилось и то, что он видел, действительно произошло.

В Шака вселился какой-то бес, он играючи уходил от мощных ударов когтистых лап и уничтожал тварей, даже не вынув из ножен абордажную саблю. Его движения, удары и прыжки были настолько быстрыми, что их едва улавливал глаз. Если бы даже низшие формы нежити могли думать, то все равно бы не поняли, как человек умудрялся увертываться от их когтей да клыков и внезапно оказываться за спиной, ломая хребты всего лишь ударом кулака. Когда последнее тело твари свалилось вниз, то милостивым предложением покинуть Ольцовку пожелали воспользоваться многие. Первыми перепрыгнули за ту сторону частокола вампиры. Они, как истинные ценители скорости, поняли, что противник им не по зубам, и не захотели превращаться в добычу. Вслед за ними потянулись веселушки-сохатки. Только оборотни, сувилы да еще пара десятков безмозглых низших форм показали преданность командиру. Они стали окружать безмятежно стоявшего на стене Шака. Бродяга нарочито громко произнес «Дураки!» и вынул из ножен абордажную саблю. Однако бою не было дано свершиться.

– Назад, не трогать его! Кто его хоть когтем царапнет, лично убью! – вдруг прокричал к всеобщему удивлению командир. – Вилар только что передал мне приказ. Поганец его кровник! Отходим, сюда направляется отряд из замка!

– Вот так всегда, – печально вздохнул Шак и вложил так и не обагренную кровью саблю в ножны. – Только начинается веселье, непременно появится мерзавец, который все испортит!

Нежить стала быстро покидать деревню, с опаской обходя стороной Шака, и только командир осмелился подняться на стену и, вызывающе глядя ему в глаза, встать напротив могучего противника.

– Не знаю, кто ты, и не хочу знать, – произнес оборотень, пожирая бродягу гневным взором пылающих глаз. – Мне неведомо, чем ты так насолил господину, но смерть твоя будет ужасной, обещаю! После поединка с Виларом не выживают, но если такое вдруг случится…ты мой! – заявил оборотень и, повернувшись к Шаку спиной, стал неторопливо спускаться вниз.

– Эй, Одон, а я твоего братца родного прикончил…неподалеку…в особнячке…– как будто невзначай сообщил скиталец и одарил резко развернувшегося на каблуках оборотня самой милой из улыбок, которые когда-либо появлялись на его лице.

Оборотень ничего не ответил, гневно сверкнул глазами и ускорил шаг. Ослушаться приказа Вилара он не мог, хотя ему очень того и хотелось. Шак обожал такие моменты, в особенности при общении с нежитью, вельможами, ворами и подлецами.