души обеспокоенные заявлениями Милюкова, но также осознавшие, какую политическую выгоду можно извлечь из этой темы, надавили на Временное правительство, чтобы оно отвергло линию Милюкова и перешло на позицию революционного оборончества. Министры, стоявшие левее Милюкова, а именно Керенский и Терещенко, добились принятия компромиссной декларации от 27 марта (9 апреля). Эта декларация предоставляла «воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировою войной и ее окончанием», в то же время признавая, что «цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов»[421]. В то же время Временное правительство, в первые же дни революции устранившее любую формальную дискриминацию по этническому признаку, теперь признало и некоторые ограниченные политические права народностей в империи. 27 марта (9 апреля) Эстония потребовала «местного самоуправления», на что правительство быстро отреагировало, издав ряд нормативных документов от 30 марта (12 апреля), проводящих демаркационную линию между Эстонией и Латвией и разрешив выборы местных органов самоуправления, в том числе использование национального языка в местных государственных документах. Однако этим регионом по-прежнему управлял комиссар, назначенный Временным правительством, а любое сообщение между центром и местами должно было осуществляться на русском языке[422]. 1 (14) апреля городская дума Риги обсудила новый состав местного властного органа, который бы гарантировал пропорциональное представительство этнических меньшинств в городе: 11 мест для немцев, девять для русских, восемь для евреев, семь для литовцев и два для поляков, плюс одно место для особого представителя от латышских стрелков[423].

Милюков, увлеченный сложным дипломатическим вальсированием с другими союзными державами, принял недальновидное решение противодействовать этим крепнущим антиимпериалистическим настроениям. Заявление Временного правительства от 27 марта (9 апреля) намеренно было сделано в форме не дипломатической ноты, а внутренней декларации, и дипломаты союзников приняли игру, заметив, что не получали каких-либо уведомлений от новой власти о пересмотре военных задач. Это только усилило давление на Милюкова, от которого требовали выпустить официальную ноту, проясняющую ситуацию, что он и сделал 18 апреля (1 мая). В документе, в основном представлявшем собой хвалебную песнь Вудро Вильсону, «президенту нашего нового союзника, великой заатлантической республики», он не упоминал Проливы или какие-либо иные возможные приобретения за рубежом и повторно заявил, что желает «самоопределения угнетенных национальностей». Но также он ясно и четко отверг возможность сепаратного мира и заявил о «всенародном стремлении довести мировую войну до решительной победы»[424]. Упор на соблюдение союзнических обязательств и борьба до победного конца была декларацией симпатии к империализму, и члены Петросовета немедленно это поняли. Если России предстояло вести войну, пока Британия и Франция не решат, что победа достигнута, тогда Россия будет в итоге сражаться за их империалистические амбиции, поскольку никто не ждал, что лидеры Британии и Франции согласятся с лозунгом «Мир без аннексий и контрибуций»[425]. Милюков поставил на кон свою карьеру и судьбу русского либерализма, заявив, что «всенародное стремление» заключается в том, чтобы продолжать войну, исходя из военных задач союзных держав.

Ставка была проиграна. Как мы видели, в армии существовало полное единство, основанное на принципе революционного оборончества. Как печально отмечал Брусилов, «одного мне не удавалось – это получить обещание наступать и атаковать вражеские позиции. Тут уже на сцену выступали слова: “без аннексий и контрибуций” и дальше дело никак не шло» [Брусилов 1929:214]. Так поступила даже группа добровольцев-энтузиастов, намеренная создать особые ударные формирования и 2 (15) июня пообещавшая «броситься на немецкие баррикады», чтобы гарантировать «мир без аннексий и контрибуций, на принципах национального самоопределения» [Солнцева 2007:52]. В отличие от заявления Милюкова о стремлении к полной победе, солдаты 47-го Украинского полка Юго-Западного фронта за несколько дней до того отказались выйти на линию фронта, объявив: «Нам не нужна высота 1064» – и протестуя по поводу того, что только офицеры говорят о возможности «сокрушить немцев». Солдаты нетерпеливо ждали вестей о том, что Совет заключил мир [Wildman 1980: 333]. Если бы Центральные державы предложили сепаратный мир без аннексий и контрибуций, солдаты бы на это согласились.

Эти противоречия между широко распространенными взглядами на войну и заявлением Милюкова стали явными, когда содержание ноты было предано гласности. В. И. Ленин, недавно приехавший из Швейцарии, помог составить резолюции Центрального комитета партии большевиков, в которых осуждался «насквозь империалистский» характер Временного правительства, которое, «связанное по рукам и ногам англо-французским и русским капиталом», продемонстрировало лживость всех своих обещаний о мире[426]. В тот же день солдаты Петроградского гарнизона выказали свое согласие. Во главе с представителями Финляндского гвардейского полка, солдатами Кексгольмского гвардейского полка и знаменитыми павловцами, 25 000 солдат собрались на площади перед Мариинским дворцом с плакатами, гласящими: «Долой политику Милюкова!» и «Да здравствует мир без аннексий и контрибуций» [Голиков, Токарев 1956: 42]. Демонстрация превратилась в митинг, где звучали гневные слова и призывы, а по всему городу (да и по всей стране) в тот же день прошли небольшие митинги солдат и мирного населения. Ширились также и ответные демонстрации. Группы сторонников Милюкова и Временного правительства вышли на улицы с лозунгами «Да здравствует Временное правительство!» и «Долой Ленина!» [Голиков, Токарев 1956: 45]. Генерал Л. Г. Корнилов, недавно отозванный с фронта, чтобы принять командование гарнизонами Петрограда как начальник Петроградского военного округа, просил разрешения использовать войска для подавления мятежей. Правительство отклонило просьбу, указав, что их сила кроется в «моральном влиянии» [Browder and Kerensky 1961, 3:1241]. Разочарованный Корнилов просил и получил дозволение уехать обратно на фронт. В туже ночь делегация Петросовета во главе с представителями этнических меньшинств с окраин империи (Чхеидзе и Церетели) на встрече с членами Временного правительства убедила их отозвать ноту [Голиков, Токарев 1956: 48]. И снова Милюков занял жесткую линию, заявив, что недопустимо вносить подобный разброд в его дипломатию. Однако на следующий день уличные демонстрации перешли в насильственные действия, несколько человек были ранены в перестрелке у Невского проспекта. Лидеры Петросовета и Временного правительства, напуганные развитием революционных событий, 22 апреля (5 мая) заключили компромисс. Милюков разъяснил, что его нота не противоречила антиимпериалистическим настроениям, выраженным в правительственной декларации 27 мая (9 апреля). Совет принял это объяснение и убедил рабочих и солдат прекратить вооруженные демонстрации [Browder and Kerensky 1961, 2: 1100-1101; 1241-1242].

Но урон уже был нанесен. В армейской среде путаные идеи о войне и революции теперь выкристаллизовались в критику империализма и требования мира. В пасхальное воскресенье, по воспоминаниям Ф. Степуна, на солдатских