митингах звучали антиимпериалистические лозунги «За родину и свободу!», «За мир без аннексий и контрибуций!», «За самоопределение народов!» [Степун 2000: 316]. В конце марта в резолюциях армейских комитетов были выражены разнообразные позиции по вопросу продолжения войны. В течение апреля, однако, социалисты, действуя совместно, попытались убедить солдат в правоте взглядов Совета на мир. Еще до обнародования ноты Милюкова солдатские комитеты «полностью осознали существующие проблемы и искренне встали на позиции Совета», в немалой степени потому, что «не могли не поразиться схожести между заявлениями кадетов и их собственных старших офицеров» [Wildman 2000: 293, 324]. После Апрельского кризиса это ощущение утвердилось, и «политическая позиция Советов, в особенности по вопросам войны и мира, возобладала среди членов фронтовых комитетов и даже преодолела сомнения аполитичных офицеров и склонной к оборончеству интеллигенции» [Wildman 2000: 329]. Апрельский кризис показал полное поражение позиций Милюкова и партии кадетов.

И снова большевики воспользовались возможностью озвучить свою последовательную систему взглядов, стоявшую в поддержке национального самоопределения. На VII Всероссийской конференции РСДРП Ленин вновь заявил, что поддерживает право на отделение. В тот же день, 29 апреля (12 мая), И. В. Сталин сделал доклад, снова призывая к автономии народов, которые желают остаться в составе многонационального государства [Hirsch 2005: 55-56]. Эти инициативы немедленно принесли свои плоды. В Восточной Европе леворадикальный национализм имел сильные позиции. Большевики завоевали немало сторонников, возглавив это движение. Студент-радикал Вацлав Сольский, бежавший из Лодзи в первые дни войны, вспоминал:

Тот факт, что большевики и только большевики выдвинули лозунг о праве на самоопределение для поляков, сыграл большую роль в деле поддержки большевиков польскими беженскими массами в России. Эта поддержка была для большевиков чрезвычайно важной не только в Запобласти.

Сотни тысяч поляков находились тогда в Петрограде, не менее ста тысяч в Киеве, столько же в Харькове, около пятидесяти тысяч в Одессе, и т.д. Кроме того, в русской армии было не менее полумиллиона поляков, вероятно, значительно больше [Сольский 2004: 63].

В считаные дни после окончания уличных беспорядков Керенский призвал к созданию нового коалиционного правительства с большим представительством социалистов. Милюков и Гучков ушли в отставку, а новое Временное правительство, сформированное 5 (18) мая, еще сильнее сдвинулось на левые позиции, хотя несколько кадетов в нем все же осталось. Керенский получил портфель военного министра, а Терещенко заменил Милюкова на посту министра иностранных дел.

Заключение

В разгар этих бурных споров по вопросам войны и мира независимый социалистический трибун Максим Горький написал статью в своей газете «Новая жизнь». Эта статья, опубликованная 21 апреля (4 мая), в тот самый день, когда уличные столкновения приобрели гибельный накал, начиналась с наблюдения о том, что говорить правду, даже в условиях свободы слова, «это искусство труднейшее из всех искусств». Удивительно, что в тот день Горького занимал не Милюков и не Проливы, а необходимость высказать правду о зверствах немцев.

Я надеюсь, что совершенно точно установимы факты зверского отношения немецких солдат к солдатам России, Франции, Англии, а также к мирному населению Бельгии, Сербии, Румынии, Польши. Я имею право надеяться, что эти факты – вне сомнений и так же неоспоримы, как факты русских зверств в Сморгони, в городах Галиции и т. д.[427]

Этот отрывок служит напоминанием о том, что неважно, насколько прочно события (к примеру, Апрельский кризис) 1917 года вошли в революционные хроники, поскольку в то время они были частью военной риторики, даже для убежденных социалистов. Это прозвучало как предупреждение. Война – это зверства и жестокость, и если новая революционная демократия не сможет поддержать пацифистские настроения людей, уже начавших брататься с врагом на фронте, то темные силы, таящиеся в сердце каждого человека, воспрянут вновь. «Подумайте, читатель, – писал в заключение Горький, – что будет с вами, если правда бешеного зверя одолеет разумную правду человека?»[428]

6. Деколонизация

Июньское наступление 1917 года

Пока Россия содрогалась в революционных конвульсиях, ярость войны не утихала. В январе 1917 года Германия возобновила неограниченную подводную войну, чем вынудила Соединенные Штаты вступить в войну. В апреле американский Конгресс проголосовал за объявление войны, хотя сколько-нибудь значительные силы приняли участие в боевых действиях только в 1918 году. А тем временем Антанта продолжала добиваться победы, начав скоординированные наступления одновременно на нескольких фронтах. Всю зимы шли дебаты по поводу подходящих локаций этих наступлений, но все союзники соглашались, что единство действий необходимо. В частности, Россия дала свое согласие на это на Второй конференции в Шантильи в ноябре 1916 года, хотя снова высказала недовольство тем, что Британия и Франция, похоже, желают обеспечить своим войскам безопасность и удобство, требуя от восточных союзников взять на себя более тяжелое бремя [Ростунов 1976: 332-333]. Революция очевидным образом поменяла расчеты петроградских политиков. 13 (26) марта генерал Алексеев был вынужден признаться правительству и союзникам, что Россия сможет предпринять какие-либо серьезные шаги самое раннее в июле, и то не наверняка [Ростунов 1976:332-333; Wildman 1987:5]. Изменившийся баланс сил еще сильнее спутал картину. Англичане планировали летнее наступление во Фландрии, а французы под руководством своего главнокомандующего Робера Нивеля 3 (16) апреля 1917 года перешли в наступление между Реймсом и Суассоном. Это наступление оказалось катастрофическим провалом. Нивель обещал совершить прорыв в течение 48 часов, потеряв всего 10 000 человек. В итоге победа так и не была достигнута, а потери составили 134 000 человек. В более чем половине французских дивизий вспыхнул мятеж, и 2 (15) мая Нивель был смещен. Когда весна понемногу начала переходить в лето, наступление на двух фронтах стало казаться все более необходимым.

В этот период и боевые офицеры, и новый военный министр Керенский размышляли над способами сохранить русскую армию в неприкосновенности. В марте немцы осуществили успешную, но непродолжительную атаку на реке Стоход, однако весной вели только отдельные бои. Центральные державы приветствовали передышку, которую дала революция, начав уделять большее внимание политическому и социальному развалу русской армии, чем военной победе над ней [Ludendorf 1919,2:14]. Для этого они распространяли пропагандистские листовки, поощряли братание военнослужащих и в целом старались не подкреплять оборонческие настроения русских солдат[429]. Русская армия, которой не приходилось вести активные военные действия, сосредоточилась на других задачах. Проводились разного рода собрания, солдаты все больше начинали задумываться о возвращении по домам, росло дезертирство. Авторитет офицеров стремительно падал [Булдаков 1997: 124]. Поскольку сепаратный мир по-прежнему был своего рода жупелом для большой части политической элиты, а в армии