Множество северян скопилось с внешней стороны ворот, не понимая причины задержки и не осознавая ужаса, уготованного для них. Четверо моих парней стали швырять большие камни, каждый из которых был способен проломить защищенный шлемом череп.

Это была безжалостная, односторонняя бойня. Кое-кто из воинов Сигтригра пытался взобраться на завалы, но наши располагались выше, и карабкающиеся наверх оказывались беззащитны против разящих копий, не говоря уж о секирах. Я наблюдал с надвратной площадки, предоставив молодежи вести эту битву. Норманны старались отбиваться, но тем только увеличивали груду тел под завалами. Около дюжины викингов попробовали ворваться в длинный дом в надежде сбежать через черный ход. Они изрубили уличную дверь топорами, но Осферт уже приготовился, в комнату полетели горящие факелы, и густые клубы дыма и волна жара заставили хитрецов попятиться от обнаруженной лазейки.

Часть людей Сигтригра вздумала вернуться через открытые ворота, но огромная толпа еще пыталась войти в них, а Гербрухт и четыре его товарища сбрасывали здоровенные камни. Одни призывали освободить арку, другие уворачивались от падающих глыб. Затем из-за главного завала, перегородившего улицу, ударил Финан.

Ирландец не пустил меня в бой.

– Ты еще недостаточно окреп, господин, – твердил он.

– Финан прав, – поддержал его сын.

Поэтому я оставался на боевой площадке над воротами и смотрел, как Финан и Утред повели полсотни дружинников через высокую баррикаду. Парни спрыгивали на мостовую, на пространство, расчищенное от врага булыжниками и копьями, усеянное трупами. Туда, где они построили «стену щитов», и норманны, взбешенные, раненные, испуганные и приведенные в замешательство, накинулись на них как безумные. Но одержимые яростью северяне не образовали собственной «стены щитов», а просто увидели противника и кинулись в бой и были встречены заведенными друг за друга щитами и выставленными копьями.

– Вперед! – орал Финан. – Медленно, но верно! Вперед!

Раздался треск ударов щитов о щиты, но на норманнов, до сих пор объятых паникой, сыпались с тыла метательные снаряды. А по мере того как «стена» Финана продвигалась на очередные несколько шагов, в нее вливались дополнительные воины с баррикады. С высоты над воротами я видел линию сомкнутых щитов с гребнем шлемов поверх нее, видел, как устремляются вперед разящие копья и весь строй продвигается дальше. Но медленно, очень медленно. Иначе никак – путь воинам преграждали тела убитых и умирающих, а раненые кони на мостовой до сих пор молотили копытами. Чтобы «стена щитов» не разорвалась, дружинникам Финана приходилось перебираться через эти препятствия. «Бей! Бей! Бей! Бей! Бей!» – выкрикивали они, наступая. Всякий раз, когда норманны пытались остановить «стену», на них обрушивался очередной поток камней с восточной стороны улицы. Жар от горящего дома теснил их с запада, а с юга ирландец и мой сын вели шайку своих головорезов.

Затем я заметил Сигтригра. Я считал, что он погиб в первые минуты боя с нашей засадой или хотя бы ранен при падении лошади, но ярл был тут как тут – по-прежнему без шлема, с потемневшими от крови длинными волосами. Молодой человек располагался в самой гуще своих и орал, приказывая следовать за собой. Другим он велел освободить ворота. Норманн понимал, что подобная жернову «стена щитов» Финана обратит бойню в резню, и поэтому побежал. Сначала мне показалось, что к воротам, но в последний момент он свернул и запрыгнул на баррикаду, преграждавшую путь в идущий между северной стеной и крайним домом узкий проулок.

Парень сиганул как олень. Щит он потерял, но оставался в тяжелой кольчуге и плотной коже, однако с ходу запрыгнул на вершину баррикады. Поворот был таким резким, таким неожиданным, а прыжок таким быстрым, что трое наших людей на завале были застигнуты врасплох, и меч Сигтригра впился в шею одному из них. На скорости юнец пронесся мимо раненого и врезался во второго защитника, сбив его с ног. За вождем хлынули другие норманны. Третий из наших взмахнул мечом, но кольчуга Сигтригра остановила удар, а потом сакс полег под секирой викинга. На баррикаде стояло уже полдюжины северян, и Гербрухт со товарищи забрасывали камнями тех, кто пытался присоединиться к ним. Но Сигтригр уже спрыгнул с бревен на ступеньки, ведущие на парапет. Он ухмылялся. Упивался собой. Его людей крушили, убивали, жгли и били, но это был властелин войны. В глазах его, когда он повернулся и заметил на самой вершине длинной лестницы нас, горело упоение битвой.

Сигтригр увидел меня.

Его взору предстал другой властелин войны. Норманн видел человека, обогатившегося в битвах, облаченного в шлем и сверкающую кольчугу, лицо которого скрывалось за инкрустированными серебром пластинами, с золотом вокруг шеи, а руки унизывали браслеты от побед. Человека, наверняка задумавшего эту засаду. И Сигтригр понял, что может извлечь из этого поражения хотя бы один триумф, и полетел вверх все с той же ухмылкой до ушей. Гербрухт, быстро смекнувший, что к чему, метнул в него камень, но Сигтригр тоже оказался быстр, очень быстр. Напоминающим танец движением парень уклонился от летящего снаряда и продолжил путь ко мне. Он был юн, упоен войной. Истинный воин.

– Кто ты? – вскричал он, одолевая последние ступени.

– Утред Беббанбургский, – представился я.

Юнец взревел от радости. Вот она, его слава!

И ринулся убивать меня.

Мы изведали мир. Настали времена, когда мы засеваем наши поля и знаем, что доживем до сбора урожая. Времена, когда наши дети знакомятся с войной только по песням поэтов. Такие времена редки, но я пытался донести до внуков, что такое война. Я старательный. Рассказываю, что она плохая, ведет к печали и горю, но они не верят мне. Я велю им ходить в деревню и смотреть на калек, постоять над могилами и послушать плач вдов, но они не верят мне. Вместо этого они внимают поэтам, ритму их песен, тревожному, как стук сердца в битве, слушают истории о героях, о мужчинах и женщинах, которые с мечом в руке устремлялись на врага, идущего убить и поработить нас. Они упиваются славой войны, а во дворе играют в войну, ударяя деревянными мечами по плетеным щитам. И как им поверить, что война отвратительна?

И возможно, дети правы. Иные священники возмущаются войной, но эти же самые попы шустро прячутся за наши спины, стоит появиться врагу. А враг есть всегда. Увенчанные головой дракона суда до сих пор приплывают к нашим берегам, скотты высылают на юг отряды, а для валлийца нет зрелища приятнее, чем мертвый сакс. Если мы последуем совету священников, если перекуем мечи на орала, то будем убиты или порабощены. И поэтому нашим детям следует осваивать искусство клинка и расти сильными, чтобы держать окованный железом щит из ивовых досок против свирепого неприятеля. И многие будут упиваться радостью битвы, песнью меча, дрожью опасности.

Сигтригр знал это. Он наслаждался войной. Как сейчас вижу его бегущим по тем каменным ступеням, с лицом, озаренным радостью, с длинным мечом в руке. Наверное, я выглядел так же, когда прикончил Уббу. Видел ли Убба мои юность и пыл, мои амбиции и прочитал ли в них свою смерть? После себя мы оставляем в этом мире только кости и славу, и Сигтригр, меч которого уже устремлялся ко мне, видел свою славу, как звезду, сияющую среди тьмы.