Окольничими становятся Василий Собакин и Богдан Сабуров, чин окольничего жалуется дядьям покойной царицы, её брат становится кравчим. К ним присоединяются князь Пётр Пронской, князья Хованские, служившие удельному князю Владимиру Старицкому, князь Никита Одоевский, его шурин, получает боярский чин, во главе опричной Думы становится князь Иван Андреевич Шуйский. Обновлённая опричная Дума приговаривает воевать Свейскую землю в наказанье за то, что король Юхан не присылает послов для заключения вечного мира, стало быть, хочет войны, так воевать как можно скорей, пока Свейская земля не оправилась после тяжёлой датской войны. В Великий Новгород выдвигается опричная и татарская конница. С конницей идёт сам Иоанн, всё ещё не утратив надежды, что самая угроза войны принудит шведского короля поспешить с великим посольством для мира, которое по обычаю обязано вести переговоры с наместником Великого Новгорода. Опальные послы, вызволенные из Мурома, едут в обозе. Вперёд высылается царская грамота. Иоанн понимает, что первая же весть о походе вызовет панику в городе, всего год назад претерпевшем страшный погром. Он спешит умиротворить безвинных граждан торгового города и предписывает, опять-таки как древний обычай велит, готовить припасы для прокормления царя и великого князя. В знак своего доброжелательства и мирных намерений по его предписанию митрополит Кирилл наконец поставляет новгородским архиепископом Леонида, архимандрита московского Чудова монастыря. Иоанн не хочет никакой войны со Свейской землёй, тем более опасается втянуться в длительные военные действия, которые неизбежно приведут к значительному истощению его сил, в особенности к окончательному развалу земского ополчения, которого редко хватает на поход дольше двух месяцев. Своим внушительным движением во главе грозного войска он только напоминает самозваному шведскому королю о своём преимуществе могущественного правителя и наследственного монарха. Во время краткой остановки в Твери, на этот раз спокойной и мирной, без грабежей и убийств, он составляет грамоту и отправляет её с Тоне Ольсоном, рассчитывая обдуманным словом образумить упрямого Юхана до начала военных действий, которые, хотя бы для вида, ему придётся вести:

«И мы ны подвиг свой учинили есми к твоей земле, и твои послы с нами будут на рубеже и в твою землю вборже и тебе известим своих из уст сами; а будет нахожь наш гнев отовратити, а свою землю пусту видети не захочешь, и ты бы к нам прислал своих великих послов, которые б могли наше царьское величество умолити и добити челом от твоего лица, как которым делам по пригожу статись мочно... А прислал бы ecu своих послов не мешкая вскоре, покаместа большое разлитие крови не сталось. И били челом нашей степени царского величества порогу твои послы Павел биструп с товарищи, чтобы нашему царскому величеству пожаловати, одного из них к тебе отпустити, а ты к нашей царского величества степени послов своих великих пришлёшь. И наше царское величество по послов твоих челобитию одного из них, Онтона Аловеева, к тебе отпустити велели...»

Видимо, для того, чтобы лишний раз предуведомить новгородцев, Иоанн высылает вперёд себя вновь поставленного архиепископа Леонида. Леонид спешит к месту своей новой службы, чтобы своим появлением успокоить новгородских торговых и посадских людей, и прибывает в Великий Новгород двадцать третьего декабря, в самом деле к несказанной радости новгородцев, которые принимают его появление впереди царского поезда как добрый знак. Вдохновляемые надеждой и опасением, они спешно готовят город к встрече московского государя. На Никитской улице для него очищается терем, стоящий в саду, в Софийском соборе для него отделывается новое место, на котором он пребудет во время богослужения, золотой голубь водружается над его местом, молча, исподволь призывая его к миролюбию, заодно обновляется место архиепископа, поставление которого после долгого перерыва принимают как милость царя и великого князя.

Иоанн вступает в Великий Новгород двадцать четвёртого декабря, с ним его сыновья, с ним князья и бояре Мстиславский, Воротынский, Пронской, Трубецкой, Одоевский, Сицкий, Шереметев Меньшой, окольничий Василий Собакин, думные дьяки Малюта Скуратов-Бельский и Черемисинов, печатник Алферьев, дьяки Андрей и Василий Щелкаловы. Он настроен миролюбиво и милостиво, точно просит прощения за прошлогодний погром. На малейшее притеснение не слыхать и намёка. Он даёт понять всем своим видом и поведением: крамола искоренена, ни один невинный не может быть им наказан из произвола и деспотизма, он верен слову, данному в грамоте, заблаговременно доставленной новгородцам. Все его мысли нынче о Швеции, о скорейшем заключении прочного мира, но при условии возвращения неправо захваченных городов. Опричные полки уходят на Юрьев, чтобы оттуда, как ему свойственно, угрожать шведам, засевшим в Ливонии как в своей вотчине, именно угрожать, однако не двигаться далее замирённого Юрьева, а заодно разобраться с заговорщиками и бунтовщиками, поддержавшими подлый мятеж, организованный Крузе и Таубе. С той же задачей угрожать, но не ввязываться в военные действия татарская конница уходит к Орешку, «а ис передовых наших полков иные люди дошли до Орешка, а иные немногие люди, которые от передовых людей оторвались, и в Свейскую землю отомчались», возможно, нарушив его повеление, эти немногие люди беспрепятственно доходят чуть не до самого Выборга, но тотчас откатываются назад, уводя полон и добычу.

Он с нетерпением ждёт послов шведского короля или хотя бы вразумительного ответа на грамоту, данную Алавееву-Ольсону. По всему видать, что у него не хватает терпения. По расчёту времени послам быть рановато, Тоне Ольсон едва ли успел достигнуть Стокгольма, а он вызывает прежнего посла Павла, епископа из города Або. Епископ и его слуги, усмирённые опальным прозябанием в Муроме, простираются ниц. Иоанн велит им подняться, говорит с обычной приветливостью:

— Я государь христианский, земного поклонения себе не хочу.

Он снимает с себя вину перед Юханом:

— Мы просили у Эрика сестры польского короля Катерины для того, чтобы нам она была в возвышение над недругом нашим, польским королём: через неё мы хотели постановить с ним доброе дело. А про Юхана нам было сказано, что он умер и что детей после него не осталось.

Он перечисляет вины Юхана перед ним, и главная вина в том, что московские послы Воронцов и Наумов были оскорблены и ограблены, чего он без возмещения за обиды не намерен прощать ни одному шведскому королю, другая же вина Юхана в том, что послы присланы им в нарушение стародавних обычаев, установленных правил:

— Пришедши к нашим боярам, уродственным обычаем стали что болваны и сказали, что с ними к боярам никоторого приказу нет, а прежнего обычая позабывши, ино по такому уродству так с послами и сталось.

Он требует, чтобы Юхан заплатил десять тысяч ефимков за оскорбление, нанесённое Воронцову с Наумовым, возвращения ливонских земель, уступленных королю Эрику только на время, о чём имеется форменный договор, а также предоставления ему расположенных в Финской земле серебряных рудников, главное же, заключить с ним наступательный союз против Дании и Литвы, в случае же войны присылать в помощь ему тысячу конных и пятьсот пеших воинов, снаряженных по немецкому образцу, наконец объявляет, что шведский король в своих грамотах должен именовать московского царя и великого князя властителем Швеции да прислать к нему шведский герб, который он велит выбить на своей царской печати, особенно же настаивает на том, чтобы шведский король беспрепятственно, безволокитно пропускал в Московское царство медь, свинец, нефть, рудознатцев, художников, лекарей и служилых людей.