Правда, Иоанн, как известно, не помышляет спасать не слишком доброжелательных к нему европейцев, которые неизменно отвечают отказом на его многочисленные просьбы о помощи оружием и мастерами и усердно поддерживают Речь Посполитую против Русской земли из неутомимой вражды к русским варварам и дикарям. Он не так слаб, как нынче расписывают Крузе и Таубе, но и не так могуч, как изощряется в своих грамотах им же придуманный ливонский король, а главное, он не так глуп, чтобы служить чужим интересам. Летом 1571. года все его мысли заняты Крымом и восстановлением земского войска на случай, если повторится татарский набег. Ему всё-таки удаётся втянуть Девлет-Гирея в переговоры. Конечно, Девлет-Гирей, майским успехом настроенный героически, прегордо отказывается принять бедную Астрахань без богатой Казани, о чём опять-таки извещает с гонцом:

«Что нам Астрахань даёшь, а Казани не даёшь, и нам то непригоже кажется: одной и той же реки верховье у тебя будет, а устью у меня как быть?..»

Как видно, вовсе размечтался давненько не битый татарин, чуть ли не истоки Волги ему подавай вместе с устьем, за счастье, стало быть, надобно почитать, что пока ещё не запрашивает Великого Новгорода, Пскова, Смоленска, как не стыдится запрашивать не менее наглая Речь Посполитая. Сознающий своё высокое назначение Иоанн прежде ответил бы на этакую беспардонную дерзость со всей своей великолепной язвительностью. На этот раз для него стократ важнее затянуть переписку, и он опутывает хана умело сплетёнными экивоками. Хан, кажется, и сам начинает догадываться, что хватил чересчур далеко и насчёт верховьев великой русской реки, и насчёт богатств всего света в особенности, которые он в горячке успеха так необдуманно приравнял к праху земли, и насчёт венца, и насчёт Иоанновой головы. Татарину деньги нужны, и татарин изъясняется с той же наглостью, однако требование выдвигает намного скромней:

«Теперь у меня дочери две-три на выданье, да у меня же сыновьям моим, царевичам, двоим троим обрезанье, их радость будет, для этого нам рухлядь и товар надобен; чтоб купить эту рухлядь, мы у тебя просим две тысячи рублей; учини дружбу, не отнекиваясь, дай...»

Услышав столь несуразную просьбу, высказанную однако тоном владыки вселенной, Иоанн только руки потирает, хитро прищуривает понимающие глаза и улыбается своей бесподобной улыбкой: таки проболтался, дурак, прах ему всего света богатство, вера Магометова ему дороже всего, священной войны захотел, да и съехал на подарок в две тысячи, нищеброд, татарин как есть. Он обряжается чуть не в рядно, повелевает ближним боярам облачиться чуть не в лохмотья и в этаком скоморошьем впечатляющем виде принимает гонца. На лице, должно быть, изображает крайний испуг, двусмысленно говорит:

— Брат наш, Девлет-Гирей царь, на то не надеялся бы, что воевал нашу землю. Сабля сечёт временем, а если станет часто сечь, то притупеет, а иногда и остриё у неё изломается. Просит он у нас Казани и Астрахани, но без послов и без договора как такому великому делу статься? А что писал нам о великих запросах, то нам для чего ему запроса давать? Землю нашу он выевовал, и земля наша от его войны стала пуста, и ни с кого ничего взять нельзя.

Вдоволь накуражившись над ханским гонцом, он не отказывает себе в удовольствии покуражиться и над ханом, угадав по его нищенски-хамским запросам, что в ближайшие месяцы орда в набег не пойдёт, отвечает ему как будто смиренно, но издевательски:

«Ты в своей грамоте писал к нам, что в твоих лазах казны и богатства уподобились праху, и нам вопреки твоей грамоте как можно посылать такие великие запросы? Что у нас случилось двести рублей, то мы и послали к тебе...»

А не поднимется нынче в набег, так можно взять назад и своё обещание, данное под тяжким давлением обстоятельств, и он наставляет Нагого, чтобы внушил хану и его сыновьям, тем, кому уже сделано обрезание, что если оставят помыслы о Казани и Астрахани, так станут получать Мегмет-Гиреевы поминки или те поминки, какие регулярно присылает за Перекопь польский король и литовский великий князь, на выбор, как захотят, а почнут торговаться, так обещать ненасытным татарам и Мегмет-Гиреевы, и королевские поминки вместе, должно быть, уже с облегчением думая про себя, что если в болтовне о поминках бесценное время протянется до зимы, так можно будет и ничего не давать.

Не тут-то было, время и обстоятельства не дают ему свободно вздохнуть. Не успевает он кое-как оттянуть новый татарский набег, как доставляются мрачные вести из Швеции. Европейские короли умудрились-таки договориться между собой, что с ними приключается до крайности редко, если только речь не идёт о Москве. По договору, сотворённому в Штеттине, Дания и Швеция прекращают войну, Дания допускает шведские торговые корабли проходить через Зунд, а Швеция обязуется не препятствовать датской торговле с Москвой через русскую Нарву, а германский император берёт на себя обязательство выкупить у Швеции все её ливонские земли и тем оборонить Швецию всё от той же несносной Москвы, точно это Москва нападает на Швецию и Москва забрала у Швеции ливонские города.

Конечно, боеспособность шведского войска пока что очень и очень невелика, однако Юхан получает возможность провести широко задуманные им преобразования войска, которыми закладываются основания предстоящего военного могущества Швеции, что сначала приведёт её к блестящим победам в Тридцатилетней войне, потом под Полтаву и будет сломлено только полтора века спустя. Позорное отступление приблудного Магнуса от Ревеля-Колывани внушает Юхану кружащую голову мысль, будто московский царь и великий князь не так силён, как об том говорят, сам он ещё не имеет силы напасть на московские гарнизоны в Ливонии, но уже настроен чрезвычайно враждебно и начинает с того, что берёт под стражу двуличного Янса, своего же гонца, который благополучно доставил в Стокгольм опасные грамоты для большого посольства с предложением вечного мира. За пазухой двуличного Янса обнаруживают тайные письмена, адресованные заточенному Эрику. Ознакомившись с доверительным посланием Иоанна, Юхан становится его смертельным врагом. В довершение этой беды польский король и литовский великий князь, возмущённый мирным соглашением между Данией и Швецией, которое ведёт к увеличению торгового оборота бессильно ненавидимой Нарвы, нанимает охочих до грабежей и убийств немецких и французских пиратов в помощь трусоватым польским пиратам, исправно и грабящим, и убивающим, но как-то без большого эффекта, не до истребления последнего корабля, идущего к русским с товарами, и нанятые морские разбойники принимаются поистине с европейским размахом перехватывать, чистить до нитки и пускать на дно ганзейские, датские, английские корабли, идущие в русскую Нарву с грузами для Московского царства.

Опыт кораблестроения в Вологде, к сожалению, провалился, а с ним затуманилась благодатная, рассчитанная на века идея вывести русского человека в открытое море и заодно перевести в этот тихий, спокойный, стремительно богатеющий город, не знающий князей и бояр, столицу сперва особного двора, потом, даст Бог, и всего Московского царства, случился же провал единственно оттого, что английская королева Елизавета, себе же во вред, отказалась дать ему в службу капитанов и мастеров, теперь заодно с новой столицей Иоанну, что ещё более тяжко, приходится отказаться и от благодатной, рассчитанной на века идеи, настроив вооружённых пушками кораблей, вывести русского человека в открытое море. Он уже использует наёмных пиратов на севере для обережения английских торговых судов, теперь для защиты нарвского порта он нанимает знаменитого морского разбойника Керстена Роде, в балтийских водах завязывается негласная, но нешуточная морская война, корабли отважного морехода однажды нападают на Данциг, датский флот пытается захватить капитана, чтобы без суда и следствия вздёрнуть на рею, однако Керстен Роде пока что остаётся неуловим.