«Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные люди с благосклонностью относятся к отцу, а многие — к сыну, и сила в оружии...»

Приключись такая беда, заподозри неладное, Иоанну достало бы мужества вдогонку щедрому вкладу отправить в Кириллов Белозерский монастырь и наследника, не позволив семени заговора разрастись и довести заговорщиков до оружия, не говоря уж о том, что глубоко заблуждающийся папский посол судит неверно, поскольку московские заговорщики мало походят на европейских мятежников, им до оружия далеко, они более склонны, так исстари повелось, наводить на Русскую землю литовцев, половцев, немцев или татар. Иоанн знает, в чём дело, он пытается удержать наследника при себе и в то же время не может не видеть, что у него никакого наследника нет. Иван углубляется в житийные, богослужебные книги, Фёдор слаб умом и здоровьем, державу передать в руки младшего одно и то же, что обречь её на погибель. В сущности, положение Иоанна отчаянное: царь без наследника вполовину не царь.

Что ни думай, как ни вертись, из этого тяжелейшего положения имеется только два выхода, иного ничего не придумаешь. Первый выход известен с кровавых удельных времён, когда наследниками престола являлись всё члены фамилии, начиная с какого-нибудь замшелого дяди до внучатых племянников самых сомнительных степеней, отчего витязи удельных времён до одури перебирают всех своих предков, если не от Рюрика, то хотя бы от Владимира Мономаха. Иоанн и в этом отношении вступает в новое время, когда престол передаётся только от отца к сыну и внуку, но, как и во многом другом, ещё держится и старины, тоже усердно пересчитывая предков не только от Владимира Мономаха, но и от цезаря Августа. По этой причине он всё-таки приглядывается к своей старинной и новой родне. Правда, ничего путного, кроме отчаяния, он и тут не находит. Всё это мелкие, ничтожные люди, которым он не поручил бы не то что большого, а никакого полка, разве что малую сторожу в степи, да и то, да и то... ежели никакой опасности нет. Иван Мстиславский, его двоюродный брат, легковесен и неумён, может быть, и умней сына Фёдора, а всё-таки глуп, к тому же летами стар и на старости лет, кажется, и остатки ума растерял. О других он и думать не хочет. Единственно от безысходности своего положения он приглядывается к приблудному герцогу Магнусу, которого без заслуг возвысил в ливонские короли. Совсем неспроста он предложил ему в супруги племянницу, дочь удельного князя Владимира. Конечно, в первую голову он стремится привязать к себе узами столь высокого брака этого малознакомого, вовсе постороннего человека, тоже, сдаётся, витязя удельных времён, чтобы тот, действительно став королём, не продал его за алтын. Да только ли этакая крепость у него на уме? Женившись на Евфимии или Марии, приблудный Магнус становится его близким родственником, чуть ли не ближе Ивана Мстиславского. В таком случае, ежели обстоятельства повернутся благоприятно, не ему ли передать державу и власть, если Иван, пока что бездетный холостяк, всё-таки пострижётся в монахи, а Фёдор так и не наберётся ума и здоровья? Эта мысль продумывается им глубоко. Устраивая в честь приблудного Магнуса пышный приём, он даже находит нужным на всю палату громко сказать, так что слышат все подручные князья и бояре, а с ними и приглашённые на приём иноземцы, которые спешат передать эту странную, если не страшную новость всем заинтересованным лицам Европы:

— Любезный брат, ввиду доверия, питаемого ко мне вами и немецким народом, и моей преданности последнему, ведь я сам происхождения немецкого, саксонской крови, несмотря на то, что имею двух сыновей, одного семнадцати, другого тринадцати лет, ваша светлость, когда меня не станет, будет моим наследником и государем моей страны, и я так искореню и принижу моих подданных, что попру их ногами.

Документ иноземный, чужой соглядатай выражается выспренне и неуклюже, на великолепный слог Иоанна не остаётся даже намёка, тем не менее даже из этого пошлого месива чуждых традиций и представлений можно понять, что в первую голову он следует своему любимому правилу: он пользуется случаем попугать своих своевольных князей и бояр, которых никакие опалы и казни неспособны отвадить от заговоров, измен и предательств, хотя уже понимает, что своевольных князей и бояр не остановит никто и ничто, пользуется случаем попугать и старшего сына Ивана, который уклоняется в сторону от государственных дел, давая понять умеющим понимать, что в таком случае праотеческий стол может принять иноземец, хотя он с такой исключительностью предан заветам и памяти прародителей, что ни при каких обстоятельствах не допустит иноземца на прародительский стол. И всё-таки приблудный Магнус какое-то время у него на примете, может быть, в качестве опекуна приглуповатого Фёдора, а не как самостоятельный, полновластный правитель. Позорное бегство из-под Ревеля-Колывани лишает его и этой слабой надежды. Правда, он продолжает приваживать приблудного Магнуса, после кончины Евфимии обещает женить его на Марии, а тоже не может не понимать, что приблудный Магнус ему не наследник, не опекун его сыновьям.

Возможно, конечно, усыновление внебрачного сына, если внебрачные дети имеются. Продажные клеветники всей разнообразно и грязно развращённой Европы удостоверяют почтенную публику в его неутомимом распутстве и рассказывают жуткие вещи: девок портит десятками, сотнями, мужних жён отнимает у законных мужей и сильничает чуть не у тех на глазах, то ли жеребец, то ли сорвавшийся с цепи кобель, однако никому в голову не пришло указать на вереницу побочных детей, мальчиков или девочек, каковых при столь безоглядном разгуле яростной плоти должно бы было появиться на свет несколько дюжин, если не полк. Стойко держится легенда о его брате Георгии, в смутное время появятся Лжедмитрий I и Лжедмитрий II, кажется, тут бы и объявиться всем этим внебрачным мальчикам и девочкам с соответственными свидетельствами их матерей, однако не появляются, ни слухов о них, ни легенд, поскольку в действительности не имеется ни разгула яростной плоти, ни побочных детей.

Ему остаётся второй выход из сложного положения: необходимо жениться в надежде иметь третьего, четвёртого, пятого, на этот раз, Бог даст, здорового, полноценного сына, жениться уже в третий раз, что не очень-то вяжется с его полумонашеским образом жизни, да и печальная судьба Анастасии, ещё более печальная судьба Марии поневоле дают урок осторожности и множат сомнения: двоих отравили, не отравят ли третью?

В конце концов, подавив сомнения и колебания, он поручает своим приближённым, как стародавний обычай велит, собрать в Александрову слободу невест со всего Московского царства. Невест собирается, говорят, приблизительно тысячи две, всех сословий, от пятнадцати до шестнадцати лет, как тот же старинный обычай определяет возраст замужества. Первоначально каждую из невест осматривают ближние бояре, затем представляют царю и великому князю. Иоанн отбирает две дюжины наиболее подходящих на его взгляд, их опять сортируют, так что пригодных для брака остаётся только двенадцать.

Невеста царя и великого князя мало того, что должна быть без изъяна, мила и по-русски пригожа, она должна быть абсолютно здорова, невинна и плодородна. По этой причине каждую из двенадцати возможных царских невест тщательно осматривают опытнейшие московские повитухи, познавшие все тонкости многотрудного бабьего дела, а после них своё искусство являет астролог и лекарь Бомелий, вестфальский немец, Андреем Савиным вывезенный из Лондона, без сомнения, осматривает с надлежащей дотошностью, пока у него не остаётся сомнений в полном и надёжном здравии каждой из возможных производительниц царских наследников.