еще раз усмехнулся. Видимо эти воспоминания были для него добрыми. — Мне его учитель дал, что тренировал меня ножом работать. «Кол» — его кличка была. А чо «Кол», — так не знаю я. Кол — и все! Я тогда сиротой был. Маманька и папанька, рано ушли... Это потом, мне полное имя официально дали. Виктор Семенович Вяземский. Виктор — я сам себе придумал. А по фамилии стал — Вяземский. Как и Семен Вяземский. Что усыновил меня. Он меня из детприемника выкупил. Тогда так можно было, чтобы сирот выкупать. Три золотых отдал!

Вий закатил рукав и потер едва заметную наколку на запястье — «21156» там было написано. Первый раз я ее увидал. Она перьями у него скрыта была всегда. Вот это да! У Вия кличка — Сыч! И имя он сам себе придумал! И усыновили его. Детприемник какой-то. Циферы эти на руке... Интересно мне стало до жути.

Дядька вздохнул, сел на лавку и опустил глаза. Он положил свой автомат себе на колени и пальцами погладил цевье. Красивое, из дерева. Лак еще целый. Только в нескольких местах скололся. — Вот славное оружие раньше делали! Сколько лет прошло, а до сих пор, будто вчера с завода. И также исправно служит людям! Кажется, и не было ничего. Ни войны той сучьей, ни разрухи столетней. Выживали люди, как могли... Потом мутации. Много разного тварья понародилось. Бывали случаи, что и при жизни люди менялись. Был человек — и тварью обратился! Болел сильно, мучился, а потом враз когти и пасть звериная. Ужас, что творилось! Много тогда беды было. В лесу, тоже звери многие мутировали. Собаки были — словно лошади! В стаи сбивались, на людей охотились. Медведи... Это не те, что обычные. Тогда были такие. Другие. Не знаю, что за зверь такой, и из кого он мутировал, но их «медведями» называли. Здоровенная тварь, силище огромная. Да еще и ядовитая! Спасу от них не было. Воевали с ними даже. Отряды собирали специальные. Охотничьи! Убивали медведей тех конечно, да выживало охотников мало. Такие дела были... Тогда, и я родился. Жил поначалу на свалке, что между Дмитровкой и Горным. Там меня Пак и нашел. Имя у него такое было: Пак! В годах уже мужик этот был. Сам невысокий такой, лицо у него плоское и глаза узкие. Но не монгол. Другой! Кореец он. Он бандюком был... Нет, скорее — жуликом! Подворовывал, да продавал всякое. Что намутить смог. Приютил он меня у себя. В доме стареньком мы жили. На краю Дмитровки. На другом краю. — Вий махнул рукой в южном направлении. — Не видно отсюда даже! Пак меня «карманником» научил. Я тогда совсем-же мелкий был. Вот на базаре по карманам и шнырял. Потом, как узнал Пак, что я шустрый, и в темноте вижу, так он меня по хатам бомбить научил. Ночами в дома я чужие влазил и оббирал там все, что ценного найти мог. Бывало, что и хозяева дома. И шум могли поднять. А мне никак нельзя было, чтобы я попался! Нож у меня был с собой. Тогда...

Помолчал дядька. Вздохнул тяжело. Затем продолжил: — Умер тот Пак... Я на улице жить стал. С такими-же бродягами закорешился. Со сверстниками. Сами мы бандитствовать начали. Вроде зажили. Хатой обзавелись. Жратвы валом стало. Наедались. Планы на зиму строить начали. Радовались! Но не долго. Патруль нас схватил. И в детприемник! Работать нас там заставляли. Насильно, много, тяжело! А сбежать — нельзя было. Собаки у них прирученные были. Вот они собаками, того, кто сбежал и искали. А как ловили, — вешали его! Прямо во дворе детприемника. На дереве, веревкой, да за шею! Чтобы мы видели, да не повадно нам было. Так-то жилось... Тогда меня Семен и выкупил оттуда. В Горное мы с ним приехали. Их семья там жила. Дом хороший, хозяйство, кролики. Вкусные! — Вий даже облизнулся от воспоминания о кроликах. Затем он как-то враз погрустнел. Осунулся даже как-то. — Сестренка у меня там еще была. — говорит. — Сводная. Даша ее звали... И мама была. Мария. Рисовать меня учила. Да случилось недоброе... Нету их уже давно. — сказав это, Вий замолчал. На его глазах проступили слезы.

Он так и остался сидеть молча. Видимо эти воспоминания, вызывали в нем очень глубокие, тяжелые чувства. Я тоже молчал. Думал все. Вона как! У человека жизнь-то тут прошла. Детство! А сейчас вот, вернулся он сюда, и душа у него болит... Сиротой стал с детства самого. И бандитом был, выживал, как мог. И про семью он вспомнил, и про сестренку, и про маму. Вот и сидит. И слеза у него по щеке. Утер ее дядька. Стыдно ему навроде, а унять не может. Бывает так. Сам твердым быть стараешься, а душу раздирает! Огнем душа горит. Боль там неуемная сидит. Сидит она там, сидит, вроде удерживаешь ее, а приходит момент и вырывается она! Вот и капают слезы сами по себе. Видать и у дядьки такая боль в душе сидит. Другими глазами я на него посмотрел. Будто вот, был все время рядом такой жесткий, твердый человек. Будто и не было в нем такого мягкого. А сейчас, вроде такое теплое в нем вырвалось, выползло! Душу вывернуло. До слез проняло! Жалко мне дядьку стало прям! Обнял я его так аккуратненько. — Та брось ты это, бать! — говорю. — Все же хорошо! Ты вот вырос, меня вырастил-воспитал. Вот, сейчас дело вместе делаем. Ну а то, что было, дык — не вернешь уже! И людей не вернешь. Поминай словом добрым. И маму, и сестрицу Дашу. И всех. Им там на небесах, всяк приятно будет!

Обнял меня Вий в ответ, по спине похлопал рукой. — Спасибо тебе... СЫН! — говорит. Смутился маленько... Улыбнулся. Ну, посидели еще. Так, немножко. Помолчали. Глаза он на меня поднял, да еще чего-то сказать хотел...

Шарах! Проскребли когти по крыше. Ни с чем не спутаю этот звук! Точно также драли когтями по кабине Урала в Славном. Только сейчас, у нас на крыше шипы. Подарочек, приготовленный специально для таких вот! Завижжяла гадина, заскулила. Видать несладко пришлось! Однако, борозды когтищами оставила. Прорезала железо и дерево вспорола. Узенькие