виноват. Именно он, Ловетт, подрывал позиции Гатри, давая противоречивые указания сотрудникам и делая заявления от имени фонда «Спасти Венецию» без ведома Гатри. Гатри предупреждал Ловетта, что поставит его имя на второе место и в почтовых рассылках на бланках фонда, если тот будет упорствовать. Ловетт пригрозил отставкой, если Гатри это сделает, и Гатри уступил, чувствуя, что добился своего. Затем он предложил вернуть президентство Ловетту, но тот возразил, что у него нет времени на выполнение обязанностей, связанных с этой должностью, и к тому же ему не нужна юридическая ответственность.

– В таком случае, – сказал Гатри, – вы не будете в одностороннем порядке участвовать в церемониях открытия, произносить речей и не будете делать единоличных заявлений от имени фонда «Спасти Венецию», а также принимать медали или приписывать себе заслуги организации, если заранее не получите на все это моего согласия. Я с превеликим удовольствием отойду в сторону и дам вам быть большим боссом, но пока босс – я, вам придется подчиняться и ходить по ниточке.

Ловетт прожег Гатри возмущенным взглядом и ответил:

– Как у председателя у меня есть определенные прерогативы.

– На самом деле, – возразил Гатри, – как у председателя у вас нет ничего.

Гатри вручил Ловетту экземпляр правил внутреннего распорядка в «Спасти Венецию».

– Вот, взгляните на внутренние инструкции. Здесь вообще нет упоминания о председателе. Так что с этим все ясно. Президент является главным руководителем и единолично отвечает за деятельность фонда «Спасти Венецию». Когда вы приняли титул председателя по собственной инициативе – вы, который так обожает титулы, – титуловали себя полным нулем. Вы не существуете.

Очень немногие заметили охлаждение отношений этих двух людей шесть месяцев спустя на балу в Радужном зале в день пожара в «Ла Фениче». Вражда пока оставалась их частным делом.

Отношения, однако, сильно ухудшились в последующие месяцы. В Венеции Ловетт продолжал представляться как глава фонда «Спасти Венецию». Он сказал Гатри, что не станет «ронять свое достоинство», известив ЮНЕСКО и другие частные комитеты о том, что на самом деле руководителем организации является Гатри. «Честно говоря, – сказал тогда Ловетт Гатри, – вас не любят в Венеции. Мне всегда приходится подчищать за вами». Гатри еще раз предложил поменяться местами, и Ловетт снова отказался. Гатри стал позволять себе публичные бестактные замечания о бесполезности Ловетта. Он ленив, утверждал Гатри, он ничего не делает. Зачем нужен такой председатель?

Обстановка ухудшилась еще серьезнее, когда на встрече совета директоров в Нью-Йорке, в начале 1997 года, член совета Алексис Грегори поднял вопрос о возможных финансовых нарушениях со стороны супругов Гатри. Грегори, союзник Ларри Ловетта, был владельцем издательства «Вандом-пресс», выпускавшего книги по искусству; братом Алексиса был актер и продюсер Андре Грегори, известный по фильму «Мой ужин с Андре». Алексис Грегори напомнил о стотысячном счете расходов Беа Гатри и пожаловался, что супруги Гатри тратят слишком много средств фонда «Спасти Венецию» на свои путешествия и обеды. Он также возражал против выделения 50 000 долларов на содержание венецианского офиса. Весь офис занимал всего две комнаты; остальное пространство представляло собой двухэтажный дом с тремя спальнями, который чета Гатри использовала как свою квартиру. Грегори подчеркнул, что помещение для офиса в Венеции можно получить через ЮНЕСКО всего за 5000 долларов в год. Ларри Ловетт обвинил Гатри в «отсутствии прозрачности» в распоряжении финансами. «Если вы спросите Боба Гатри о финансовых делах, – сказал Ловетт, – то он бросит вам четыреста страниц документов, чтобы вы сами в них разобрались».

Для проведения тщательного аудита бухгалтерских книг привлекли аудиторскую контору «Эрнст и Янг». Аудиторы нашли обоснование траты каждого доллара. Между тем члены совета изыскивали способы раздуть конфликт, который благодаря их стараниям превратился в мелкую, унизительную и постыдную склоку.

К середине 1997 года раскол в фонде «Спасти Венецию» стал еще глубже. На майском заседании совета Ловетт застиг Гатри врасплох, явившись с группой своих доверенных лиц, что позволило ему при голосовании утвердить список членов подкомитетов, заполнив их людьми, в лояльности которых он не сомневался. Это был первый случай столь беззастенчивого использования подсадных уток на встрече совета директоров фонда.

Через несколько недель после этого заседания Барбара Берлингьери пригласила Гатри к себе во дворец на чай. Она время от времени сетовала по поводу того, что у Гатри произошло необъяснимое изменение личности после того, как он стал президентом. «Обычно мы обсуждали с ним разные вопросы, – вспоминала она. – Но теперь он говорит нам: “Я президент и располагаю неограниченной властью. Я говорю вам, что я хочу, и для этого мне не надо ни у кого спрашивать разрешения”. На это я отвечаю: “Боб, но зачем тогда существуют тридцать членов совета директоров? Мы же совершенно бесполезны”. Он возражает: “А, да вы ничего не понимаете, потому что вы итальянка”, – таково было его объяснение, и еще: “И потому, что в Америке президент может все решать сам, и ему не надо никого спрашивать и что-то говорить подчиненным”».

Гатри отлично знал, что маркиза – верная союзница Ларри Ловетта. Она была поистине мощным противником, намного более коварным, чем сам Ловетт. Именно Барбара Берлингьери нашла для Ловетта подсадных уток, клевретов, с которыми он явился на заседание совета. У нее была небольшая частная фирма, которой она управляла в партнерстве с еще одной женщиной – «Venezia Privata» («Частная Венеция»). Фирма занималась организацией экскурсий и вечеров, а также обеспечивала доступ избранных туристов в частные дворцы. Ловетт предложил предоставить венецианскому офису право и возможность устройства и организации гала-празднеств, освободив от этого бремени главную штаб-квартиру в Нью-Йорке. Гатри возражал против этой идеи отчасти потому, что понимал: это метод борьбы Ловетта за власть, а отчасти потому, что подозревал: для маркизы это потенциальный источник неплохого дохода.

Барбара Берлингьери и Боб Гатри расположились в гостиной piano nobile дворца Берлингьери. Барбара сразу перешла к делу.

– Боб, – сказала она, – вы же понимаете, что у нас достаточно голосов для того, чтобы исключить вас из совета директоров.

Гатри внимательно посмотрел на нее поверх чайного стола. Свет, падавший из окон, выходивших на Гранд-канал, освещал левую сторону ее лица, которое было недавно рассечено от скулы до верхней губы, осколок стекла оставил зияющую рану, которую Гатри закрыл так искусно, что остался лишь тончайший как волос рубец, такой тонкий, что его едва ли смог бы заметить человек, не знавший о травме.

– Но мы этого не сделаем, – продолжила она, улыбаясь, и улыбка ее была идеально симметричной; правая половина лица при этом не стала выше левой. Кайма губы была ровной, никак не изуродованной страшной раной.

Боб Гатри смотрел на сохранившее красоту лицо Барбары Берлингьери, восхищаясь своим собственным мастерством, и, думая об этом,