в использовании положения мужа в личных целях. Якобы ежегодный приезд Бубы в Грузию (на дачу в Гаграх) сопровождался обязательными встречами ее ответственными работниками Грузии. Выделялась целая команда обслуживающего персонала: повар, массажистка, инструктор по теннису, охрана… Понятно, что никаких встреч Буба не требовала, скорее это было просто желание некоторых чиновников «засветиться» перед женой большого начальника, а охрана и обслуживающий персонал был, как и на всех государственных дачах, предназначенных для отдыха членов правительства.

Обвиняли ее в использовании государственного транспорта в личных целях. Буба в то время работала в Сельскохозяйственной академии и изучала составы почвы. По ее просьбе когда-то привезли одну бочку краснозема из нечерноземной зоны России в Москву. Оказалось, он привезен самолетом, отсюда и обвинение. Обвиняли в использовании чужого труда: в Тбилиси жил известный портной по имени Саша, который шил Бубе платье. «Я заплатила ему за это, – вспоминала позже Буба, – но что в этом преступного, я и сейчас не знаю». А еще какой-то бред о поездках на лошадях в сбруе с золотыми колокольчиками из Кутаиси в Тбилиси.

Были и издевательства полуграмотного следователя: «Что вы так гордитесь своим сыном, до него уже все Можайским придумано», на что Буба спокойно отвечала: «Даже если в свои молодые годы он просто понял бы идеи Можайского – и это уже немало».

Добиваясь от нее признания, что Л.П. организатор антигосударственного заговора, решили сыграть на материнских чувствах. Однажды отца вывели во внутренний двор, поставили к стенке, офицер зачитал приговор, а в это время Бубу подвели к окну и подсунули бумагу с «признанием»: подпишете, будет жить. Буба оттолкнула бумагу, понимая, что все равно это никого не спасет, и потеряла сознание. А у папы в этот день появилась первая седина.

Отец требовал официальный документ с обвинением. Дней десять его не трогали, затем последовал допрос у заместителя генерального прокурора генерал-лейтенанта Дмитрия Ивановича Китаева. Он предъявил отцу бумагу с уже прозвучавшими обвинениями: «Хотите сохранить жизнь? Расскажите о своей антигосударственной деятельности».

Отец ответил, что все это не имеет к нему никакого отношения.

Китаев согласился: «Да, конечно, мы знаем, что вы не организатор, организатор – ваш отец, он уже дал признательное показание, и ваша мать тоже».

Отец потребовал очную ставку или хотя бы показать ему протоколы допросов с подписями родителей. Его сразу же отправили в камеру. Неделями не давали спать, обещали: если подпишет показания против Л.П., тут же разрешат вернуться к семье, восстановят на работе.

Видя, что ничего не выходит, передали старшему помощнику генпрокурора Александру Николаевичу Камочкину. На этот раз никаких обвинений в заговоре и шпионаже не последовало. Новый следователь требовал, чтобы отец подтвердил, что все его работы на самом деле выполнены за него другими специалистами. Конечно, отец не мог с этим согласиться.

«Протоколы», о которых пишут некоторые следователи, в которых отец будто бы признал, что все его работы, включая диссертации, им присвоены, – ложь. Слишком много людей, известных всему ученому миру: Артем Микоян, Андрей Туполев, Семен Лавочкин, Сергей Королёв, Игорь Курчатов и многие другие – стали на его защиту, зная отца как грамотного ученого, выросшего в серьезного специалиста на их глазах. Ни один не дал показаний против отца или Л.П., несмотря на вызовы в ЦК и прокуратуру.

Очень легко отпечатать любую ложь на машинке и с фальшивой подписью или даже и без нее приобщить к делу. В органах достаточно специалистов – «забойщиков» и «писателей».

Буба рассказывала мне, что один из охранников, сопровождая ее на очередной допрос, успел тихо шепнуть: «Подписывайте каждый лист допроса и только под текстом, а не внизу листа, если он заполнен не полностью».

Да и мог ли отец в противном случае писать письма из ссылки в Генеральную прокуратуру, во Всесоюзную аттестационную комиссию, секретарям ЦК Ю.В. Андропову и Л.И. Брежневу, где обосновывал свои требования вернуть незаслуженно отнятые у него звания, научные степени и ордена?

Однажды в тюрьму заявился секретарь ЦК Г.М. Маленков, уговаривал отца, что он как член партии обязан дать показания против Л.П., так как этого требуют интересы общего дела. Такое, мол, уже бывало и не раз. Конечно, отец не мог пойти на предательство, но Маленков предложил не спешить, все хорошенько обдумать, обещал приехать еще раз. В следующее посещение спросил: «Может, слышал что-нибудь от Л.П. о личном архиве Сталина? А может быть, знаешь, где архивы самого Л.П.?»

Отец ответил, что Л.П. не посвящал его в свои дела. После этих вопросов он понял, что, возможно, главная цель его ареста – не просто сломить его психологически и заставить дать показания против Л.П., а узнать о личных архивах, в которых могло быть множество компрометирующего материала на партийных руководителей, в особенности на того же Маленкова.

Через некоторое время отца перевели в Бутырскую тюрьму. Ослабили режим. Ученые, работавшие с Берией, и в первую очередь академик Курчатов, писали членам Президиума ЦК письма в защиту моего отца, добивались его освобождения и разрешения продолжить работу.

Примерно за четыре месяца до освобождения отцу разрешили пользоваться справочной литературой, привезли материалы по незаконченным проектам, над которыми он и продолжил работать. Сохранились некоторые странички с расчетами, сделанными им в Бутырке. Сохранился и листок, на котором отец отмечал количество физических упражнений, сделанных за день.

Допросы постепенно приняли характер бесед. За все полтора года ни отцу, ни Бубе не предъявили ни одного документа, в чем-либо компрометирующего Л.П.

Примерно за месяц до освобождения отцу передали мою фотографию – мне шел уже второй год, а в последнюю неделю разрешили свидание с моей мамой. По ее рассказу, на свидание она шла в сопровождении генерала Китаева. Вывели папу – вышел худой, брюки еле держались (ремень у него отобрали). О чем можно было говорить при генерале? Только о детях, что у них все в порядке. Слезинки не проронила. Китаев похвалил ее потом: «Сильный у вас характер!»

Маму поначалу, когда арестовали отца, рассчитывали оставить в заложниках, с тем чтобы заставить папу дать нужные показания, и неизвестно, чем бы для нее все это закончилось, но Е.П. Пешкова, которая никогда и никого не боялась, объявила, что если ее внучку немедленно не отпустят, она предаст дело огласке и вызовет международный скандал.

Надежда Алексеевна написала письмо генеральному прокурору:

Генеральному прокурору СССР

государственному советнику юстиции 1 класса тов. Руденко.

От Пешковой Надежды Алексеевны

проживающей в г. Москве по улице Качалова

дом 6, тел. Б3-17-09

Заявление

В связи с делом Берия я в течение 2-х недель не имею никаких сведений о моей дочери – внучке А.М. Горького.