«феминизме», а если и слышали, то он их совершенно не интересует. Итак, вот она, искусительница из дельты Меконга, которая соблазнит вас не только телом, но и опасностью… опасностью, что вы в нее влюбитесь! Ну же, господа, кому первому посчастливится отведать этот лакомый драконий фрукт? Станет ли она вашим аннамитским ангелом или превратится в Женщину-Дракона?

Мужчины начали выкрикивать ставки, а я презирал их за невежество. Мадлен не была ни аннамиткой, ни вьетнамкой. О, Мадлен! Стоя на столике и улыбаясь, она по команде Ронина медленно крутанулась на одной ноге, обутой в туфлю на шпильке, затем стала поворачиваться в разные стороны, чтобы мужчины могли со всех сторон рассмотреть и ее, и красный аозай с пылавшим на нем золотым драконом. Кто-то застонал – это был я.

Господа, вы видите то, что вижу я? – кричал Ронин. Эту красавицу! Красавицу!

Когда красавица закончила кружиться, я снова увидел ее улыбку и ее глаза – они застыли, не изменились даже на миллиметр. Мужчины орали и гоготали, будто члены британского парламента во время полемичной сессии, выкрикивали ставки, и в конце концов мне стало стыдно, что мы с ними одного вида, ну или, по крайней мере, одного пола. Наконец вперед выскочил победитель – седовласый легионер в летней форме для тропиков, том ее варианте, где брюки заменили шортами. Он протянул Мадлен руку, и она, опустив глаза, шагнула вниз, а когда снова подняла взгляд, то увидела, как я на нее пялюсь. Она поманила меня к себе и, когда я подошел, прошептала: дай и мне того, чем угощаешь. Я не знал, как поступить, и тогда она, сердито взглянув на меня, прошипела: чего ждешь? Давай сюда! Как еще мне пережить эту ночь?

И я дал ей лекарство, но хватит ли этого лекарства, чтобы вылечить ее или меня? Сартр писал, что «европеец может стать человеком, лишь создавая рабов и монстров», и если это правда, то кто тогда эти девушки? И кто я? Может, я не только ублюдок, охваченный праведным гневом на расчеловечивающего меня Европейца? Может, я еще и ублюдок, ищущий жалкого утешения в этой роли, ведь тогда я могу отрицать, что и я тоже стал человеком при помощи самого надежного способа, населив свое воображение собственными рабами и монстрами.

После аукциона я бродил в полумраке, а вокруг меня при свечах расположились парочки и троицы – на кушетках, диванах, подушках, шезлонгах и кроватях, расставленных по всему салону, в библиотеке, в бильярдной, в нескольких спальнях и на террасе с видом на городские огни и темные очертания вдохновленной эрекцией Эйфелевой башни. За вечер, который длился до самого утра, мужчины и девушки употребили столько лекарства, что хватило бы убить взрослого африканского слона – ну или, по крайней мере, намертво его вырубить. Я и сам помогал как мог, то тут, то там, раз – и занюхаю белую дорожку, когда никто не смотрит, то есть довольно часто, потому что мужчины занимались только тем, что извращались, как могли, а девушки прилежно потакали их извращениям. Мужчины со мной не разговаривали, только один раз шейх в перерыве между дорожками оскалился в улыбке и хлопнул меня по плечу. Мой мальчик, какая чудесная штука! Я изо всех сил старался скрыть, что мне не по себе от висевшего у него на шее ожерелья из человеческих ушей, которые при более близком рассмотрении оказались сушеными персиками. Просто чудесная! И жить хорошо, и умереть не жаль! Бунга-бунга!

Вот так медленно тянулись часы, потому что нет ничего скучнее, чем смотреть, как развлекаются другие люди, если, конечно, то, чем занимались девочки, можно было назвать развлечением. Я считал себя человеком искушенным, повидавшим всевозможные варианты человеческого сексуального поведения, но ничего подобного я раньше не видел. Хотя как знать, я ведь всего лишь провинциал из колонии, не подготовленный к такому уровню цивилизации, маркиз де Сад при виде этого и глазом бы не повел. Наконец, ближе к утру, я оказался в самой большой спальне на третьем этаже, где, развалившись в кресле в своем наряде для сафари и выставив из расстегнутых штанов бледный клубень эрекции, охотник на крупную дичь целился из ружья в брюнетку и рыженькую, глядя на них через прицел.

Вот так-то, девочки! – орал он, и лоб у него был мокрым от пота. Вот это жара!

Температура в комнате действительно была паховая. Я так устал, так взмок, что у меня закружилась голова, и мне пришлось присесть в уголке. Это из-за лекарства меня так штормит? Или лекарство меня вылечит? Чтобы понять это, я втянул еще одну белую дорожку, затем еще одну. Но не успел я понять, лечит меня лекарство или калечит, как меня заметил охотник. Вставай, бой! Вставай! Он крутанулся в мою сторону и прицелился в меня из ружья, наведя перекрестие прицела мне между глаз, и я попытался встать. Но вероятность, что я встану, была примерно такой же, как вероятность, что у меня встанет, так что к черту… да уже насрать… вечно одно и то же… сдаюсь… Я всосал еще одну дозу лекарства, закрыл глаза и, всхлипывая, принялся ждать, когда охотник спустит курок.

Глава 17

При свете взошедшего наконец солнца стало ясно, что западное и восточное полушарие моего разделенного надвое мозга все же остались вместе у меня в голове. Охотник на крупную дичь не стал заряжать свое ружье, хотя это не помешало ему, хихикая, несколько раз нажать на спусковой крючок. Вот веселуха! Шеф, всю ночь просидевший в запертой мансарде, где у него был наблюдательный пункт, так и покатывался со смеху, показывая мне эту сцену. Мансарда была уставлена мониторами и видеомагнитофонами, и от них тянулись исчезавшие в стенах косицы проводов, подключенные к скрытым камерам, которыми была нашпигована вся эта роскошная квартира.

Как вы все это достали? – спросил я.

Через моего друга, старого индокитайского ловкача, ответил Ронин. Проверенный дружок еще с пятьдесят четвертого, когда я его поставил на опиумный маршрут Лаос – Сайгон.

Я остался стоять в дверях, а Ронин шлепнулся на последний свободный стул – на двух других сидели Шеф с соблазнительной секретаршей, вид у которой был, как обычно, скучающий и, что уж тут говорить, ослепительный – выражаясь метафорически. Она, как и солнце, создавала проблемы своей ослепительностью всем, кроме себя.

Где кофе? – спросил Шеф, не отрываясь от мониторов.

Соблазнительная секретарша принялась распрямлять ноги – как в замедленной съемке. Красота и молодость преходящи – важно лишь то, что внутри, – только характер по-настоящему определяет человека, –