Они, конечно, совсем отмороженные, эти японцы, задумчиво сказал Ронин. За это я их и люблю!

Он пошел дальше, решив, что меня затрясло из-за этой извращенской картины, но на самом деле меня трясло, потому что моя вторая по величине эрогенная зона – память – оживилась при воспоминании о моей незабываемой одноразовой стыковке с самым неожиданным партнером, выпотрошенным, беззащитным и безымянным кальмаром, которого моя мать приберегала к ужину.

Моя работа заключалась в том, чтобы обходить гостей с подносом тикового дерева, на котором был разложен товар: сигареты с табаком, сигареты с гашишем и лекарство, чье бесформенное белое тело, необходимое, как сахар, возлежало в золотой чаше. Я предлагал желающим отведать его господам по маленькой фарфоровой ложечке, никто не отказался от угощения. Гномы появлялись и исчезали, шампанское текло рекой, квартет жег, жег, и залпы французского раздавались с такой частотой, что я не успевал все понимать. Наконец Ронин вышел к камину, встал под картиной Хокусая и попросил минуточку внимания. Квартет перестал играть, гномы попрятались по углам, и все повернулись к Ронину.

Господа, я вас приветствую! – воскликнул он. Благодарю, что почтили своим присутствием эту наивосхитительнейшую вечеринку. Вы, господа, все искатели приключений, как и я – француз, рожденный на индокитайской земле, как и те из вас, что родились не здесь, а в Алжире, Марокко или Новой Каледонии. И сегодня нас собрала здесь наша любовь ко всему иностранному, наша страсть ко всему экзотическому. Господа, мы удовлетворим и утолим вашу страсть этой ночью из тысячи и одной ночи! Позвольте вам представить самых блистательных девушек Парижа, которые прибыли сюда со всех концов света!

Взмахом руки Ронин велел квартету играть дальше. В углу салона была винтовая лестница, и по ней – одна за другой – стали спускаться девушки. Теперь они были одеты – правда, не все, – и собравшиеся мужчины принялись перешептываться, перемежая одобрительные возгласы хихиканьем, смешками и шутками, которых я чаще всего не понимал. С каждой секундой в животе у меня прибавлялось песчинок ужаса, перетекавших из моего разума вниз по песочным часам моего тела. Второй раз в жизни – первым был весь тот ужас, случившийся с коммунистической шпионкой, – я не хотел смотреть. Ни на Утренний Пион, у которой на бедрах красовалась цветастая юбка, но выше бедер ничего не было, кроме лилии за ухом, – это, по словам Ронина, была отсылка к таитянкам Гогена (не важно, что Утренний Пион – сингапурская китаянка). Ни на белую девушку, которой на вид было от силы лет шестнадцать, в кружевной бархотке и рваном белом платье – руки у нее были связаны, и Ронин представил ее как белую рабыню, спасенную от работорговцев-варваров с Варварийского берега. Ни на чернокожую девушку, полностью обнаженную, если не считать браслетов и ожерелья из белых бусин и ракушек. Ни на девушку, лица которой я не видел, потому что из-под черного платка и вуали виднелись только ее карие глаза, и эта скромность никак не вязалась с ее коротким черным платьем и чулками в сеточку. Джаз был громким, но мужчины шумели еще громче, подталкивая друг друга локтями и отпуская похотливые замечания. Но громче всего звучал барабанный бой сердца у меня в ушах, так громко, что его было слышно даже сквозь густую пелену вины и стыда, за которой угасало всяческое возбуждение.

Господа, сказал Ронин, и вот они в нашем саду наслаждений, в лучших традициях «Ле-Шабане», куда, быть может, захаживали ваши отцы или деды. Здесь собрались отборнейшие девушки со всех публичных домов, борделей и невольничьих рынков Востока и Африки! Из Алжира, Марокко, Туниса и Сенегала на юге, Египта и Индокитая на востоке! С заездом в опаснейшую Палестину и на Таити, этот полный соблазнов тихоокеанский Эдем! Да, господа, это фантастическое путешествие, но фантазия куда лучше реальности, в которой есть сифилис. [Господа так и покатились со смеху.] Смотрите же, господа. Выберите себе столько красоток, сколько сумеете удовлетворить, подобно турецким пашам. Девушек, которые умрут ради вас, девушек, которые жаждут, чтобы вы их спасли, – если только вы сами не решите расстаться с жизнью из-за безумной любви к ним! Вы вернетесь к мировым истокам – нет, не к Нилу или Конго, а сюда, сюда и вот сюда, промеж пышных бедер принцессы Там-Там, в Золотой треугольник Женщины-Дракона, в оранжерею этого запретного гарема. Здесь вы султаны, деспоты и плантаторы, белые люди, исследующие Черный континент с плетью в руке. А вот и таинственные женщины, которых вам предстоит завоевать, – от страстной вьетконговской партизанки в черном, только что вышедшей из джунглей, до вот этой палестинки, которая, сражаясь за свободу, недавно угнала самолет. Вам видно лишь ее лицо, но что это за лицо! Настоящая femme fatale! А как насчет скромной мусульманочки, укрывшейся за средством сексуального вспоможения, лучше которого пока не придумали, – за вуалью! Кто знает, что за ней таится? Дальше как хотите – оставьте ее под вуалью, снимите вуаль, но знайте одно: вы в полной безопасности, даже если выберете… Мадам Баттерфляй! Прокатитесь на ее ковре-самолете, не опасаясь того, что через девять месяцев она сделает вам неприятный сюрприз. Насладитесь запретной любовью белого человека и восточной женщины и не бойтесь появления запретных плодов вроде него!

И тут Ронин указал прямо на меня. Я увидел белки их глаз, когда все они обернулись поглядеть на меня, а я стоял между вышибалой-эсхатологом и пальмой в кадке, держал свой поднос с сахаром в золотой чаше и не мог пошевелиться из-за горы песка, которая все росла и росла у меня в животе.

И если вам понравился опиум, господа, то вы оцените лекарство, которое приготовил для вас наш незаконный отпрыск Востока и Запада. Бой! Ронин щелкнул пальцами. Бой! БОЙ!

Сквозь сумятицу в сознании, или в сознаниях, я вдруг понял, что он обращается ко МНЕ.

Бой, что ты встал там? Обнеси господ лекарством!

Пока я обходил так называемых господ, которые, глядя на меня с ухмылочкой, угощались сахаром из золотой чаши, Ронин сказал: ну что, господа, приступим! И вот наш первый лот, готовы делать ставки? [Господа одобрительно зашумели.] Давайте-ка покажем вам эту восхитительную куколку – сюда, милая, вставай на возвышение, – Женщина-Дракон собственной персоной, прелестнейший аннамитский ангел в традиционном аозае, о котором у многих из нас сохранились самые теплые воспоминания. Правда, в нашем случае тут нет штанов. Аннамитки, господа, совсем не то что наши женщины, и это хорошо. [Господа раскатисто захохотали.] Наших женщин уже не отличить от мужчин. [Господа согласно заворчали.] К счастью, эти сирены ничего не слышали о