граф сидит в Петрограде, пьет кофий и занимается тем, что по заказу военного ведомства изучает отличие конского навоза от поросячьего. И при этом считается, что он находится на фронте. Я таких графьев знаю. – Распутин вздохнул. – Все с тобою ясно, милый. – Перевел взгляд на Ольгу Николаевну. Похвалил: – Жена у тебя хорошая. Светлая.

– «Комплимент» по-латыни, Григорий Ефимович, – «то, чего нет». Поэтому комплименты мы с Ольгой Николаевной принимаем осторожно.

– Слишком мудрено говоришь. – Распутин свел в одну линию темные брови.

– Извините, Григорий Ефимович, не хотел вас обидеть.

– Да я и не обиделся, – успокоил поручика Распутин, – это я так. – Приподнялся над столом, почерневший, будто ворон. – Дуняшка, где уха?

Через минуту уха была на столе. Дуняша, помешивая дымящееся варево, приговаривала ласково, игриво:

– Вот она, вот она, ушица, на плите разогревалась…

– Чего так долго?

– А как же иначе? Плиту-то растопить надо.

Дуняшка шустро заработала половником. Через полминуты все три тарелки были полны горячей ухи. Распутин взял увесистый кусок хлеба, разломил его на две половинки, окунул в тарелку с верхом, погрузив в бульон пальцы и даже на поморщившись от того, что он был горячим, проговорил задумчиво:

– На фронте, в штабе, сейчас великий князь Николай Николаевич верховодит. Пока он там, у меня ходу в штаб нет никакого. Когда его в штабе не будет, тогда я тебе, милый, в чем хошь помогу. Даже знамя наше главное – Распутин хихикнул, – помогу обменять на немецкое.

Батищев все понял с первых слов – схватил информацию с лету, фразу же насчет обмена знамен и распутинское хихиканье пропустил – он и сам как-то услышал, как великий князь заскрежетал зубами, когда при нем произнесли фамилию Распутина: понял также, что попасть в борьбу, которую Распутин собирается затеять с Николаем Николаевичем, – это все равно что угодить в работающий мельничный жернов. Или в кузнице – между молотом и наковальней: один раз ударят – только кровяные брызги полетят.

Холод сковал Батишеву спину, по хребту поползла ошпаривающе острая струйка пота: Батищев представлял себе, что от него в таком разе останется. Склонил голову в благодарном поклоне:

– Спасибо за заботу, Григорий Ефимович!

Распутин залпом осушил стакан мадеры, звучно поболтал вином во рту, сглотнул – пить дорогую мадеру для него стало так же привычно, как и воду.

– Одним спасибом не отделаешься! – Распутин запустил пальцы в горячую уху, ловко выловил намокший кусок хлеба, стряхнул его над тарелкой, протянул Ольге Николаевне: – На!

Та резко выпрямилась, вопросительно глянула на Распутина, крылья носа у нее сжались, лицо сделалось узким, ярким, она перевела взгляд на мужа, но тот, думая о чем-то своем, смотрел в сторону.

– Не бойся, бери и ешь, – настойчиво проговорил Распутин. – Из моих рук все едят, даже царицка, никто не брезгует. Я – святой человек!

Ольга Николаевна нерешительно приняла кусок хлеба из распутинских рук, с куска тонкими струйками стекала вьюшка, Ольга Николаевна хотела было подцепить кусок ложкой, но Распутин строго глянул на нее: «Бери пальцами!» – и Ольга Николаевна не смогла ослушаться «старца». Распутин, сощурясь, пристально смотрел на нее. Он задумал, что если эта красивая, опрятная женщина – по виду своему недотрога – возьмет намоченный хлеб из его рук и съест, то очень скоро будет принадлежать ему. Несмотря на своего мужа-офицера.

– Ешь! – снова сказал Ольге Николаевне Распутин. От него начала исходить, струиться некая невидимая сила – у Ольги Николаевны от этих незримых токов даже сухо сделалось во рту, она забыла про мужа, про то, где находилась в эту минуту, она словно бы очутилась в каком-то странном прочном коконе, оказалась завернутой в ватное одеяло – и не одна, вот ведь как, а вместе с Распутиным.

Согласно кивнув, она поднесла хлеб ко рту и съела.

– Вот и молодец! – похвалил Распутин. – Это тебе лишь прибавит здоровья. – Распутин уже не только к поручику Батищеву, а и к Ольге Николаевне стал обращаться на «ты», и, странное дело, ничего оскорбительного в таком подчеркнутом «тыканье» Ольга Николаевна не почувствовала. – Жизнь у тебя, милая, будет долгая, красивая, ты будешь счастлива!

Распутин налил себе еще мадеры, залпом выпил, потом чуть вина налил Ольге Николаевне, поручику же предложил:

– Может, водки? У меня есть хорошая водка – «Державинская», и «монополька» с золотыми медалями… Там же, в старых винах, где мы повстречались, покупал… Есть «смирновка».

– Благодарю, не надо, – отрицательно качнул головой поручик.

– Голова болеть не будет – водка качественная. Наутро ни рассола, ни холодного пузыря на лоб не понадобится – никакой похмельной ломоты, такая это водка.

– Спасибо, Григорий Ефимович…

– Что ты все заладил: спасибо да спасибо! Я тебе сказал, одним спасибом не отделаешься. Спрашиваю в последний раз: хочешь водки? – Распутин был настойчив и тверд.

Поручик тоже был тверд:

– Нет, нет…

– Ладно, – отступился от него Распутин, выловил пальцами из ухи второй кусок хлеба, быстро съел – одолел его одним глотком, – прислушался к чему-то в своем организме, остался доволен. – Значитца, так, милый друг. Как только я слажу с великим князем, так я и устрою твою судьбу. Договорились?

Батищеву сделалось неприятно, будто он вляпался в коровье дерьмо, под правым глазом у него задергалась жилка, но тем не менее он ответил четко, как на плацу:

– Так точно!

– Великий князь сильнее меня… Особливо на фронте. Разумеешь?

– Естественно… Благодарю вас за хлопоты.

– А теперь пей и ешь. Извини только, мясного я в доме не держу. Если любишь мясное – извини…

– Ничего страшного, Григорий Ефимович. Тут все очень вкусно.

– Правильно. И без мяса всегда насытиться можно. А великий князь – страшный человек. Хоть и бородатый, как юродивый Василий Блаженный, и посты соблюдает. У царя за него голова сильно болит. Но ничего – хребет я ему все равно сломаю. Как бы он ни сопротивлялся. И на Кавказ сошлю. Пусть в море покупается, баранов поест и… этой самой… хурмы, пусть в горах на солнышке позагорает. Все новости из столицы туда долго идут, так что влиять он уже ни на что не сможет.

Ольга Николаевна, умная женщина, понимала, что муж в эту речь не может вставить ни слова – просто не имеет права, поспешила перевести разговор в другое русло:

– Григорий Ефимович, а как вы в Петрограде появились?

– Тогда это не Петроград, а Санкт-Петербург был…

– Простите. – Ольга Николаевна улыбнулась, – как вы появились в Санкт-Петербурге?

– Как, как! Пешком! Из Киева, по шпалам железной дороги. Сапоги сбил – пришлось идти босиком. – Распутин, по обыкновению, преувеличивал. – Так в город босиком и вошел. А до Киева в разных местах побывал. В том числе и в Иерусалиме, на Святой земле. Дважды! – Он приподнял указательный палец.

– Гробницу Господню видели?

– Видел. И к Гробу припадал.

– А с семьей государя где познакомились?

– Это было в Киеве, в лавре. Лет десять назад. – Распутин умолк, пожевал губами, высчитывая, сколько же лет назад это произошло, подтвердил кивком: – Да, в аккурат десять