поспешно перебил он, – я восхищен вашей концепцией вращающейся вселенной. Вы не согласитесь немного пояснить ее мне?

К его великой радости, Эйнштейн кивнул:

– Ja, Kurt! Посмотрим, сумеете ли вы донести ее смысл до него. – Мудрец вновь повернулся к Фейнману. – Лично я ее не понимаю.

Фейнман шел, пятясь задом, лицом к именитым ученым. Он отлично знал, куда они направляются – миля до дома Эйнштейна по адресу Мерсер-стрит, 112, а оттуда Гедель пойдет в одиночестве еще 1,6 мили до своего жилища на Линден-лейн, 145.

Но Гедель все еще не поддался.

– Вы не шпион? – осведомился он со своим сильнейшим немецким акцентом.

Фейнман не без труда сдержал смех. Все знали, что Гедель не только ипохондрик, но и ничуть не в меньшей степени параноик.

– Нет, сэр. Я участник проекта «Арбор». Работаю с Китти Оппенгеймер и Лео Силардом.

– Гибель человечества, – сказал Гедель без явного сожаления в голосе. – Она неизбежна.

– Может быть, и нет, если мы сможем найти выход, – возразил Дик.

– И все-таки вы можете быть шпионом. Клаус Фукс ведь был.

Дик, естественно, не стал говорить о том, что в Лос-Аламосе они с Фуксом были приятелями.

– Я играю на барабанах. Разве человек, старающийся избежать подозрений, станет заниматься этим?

– О, смотрите! – радостно каркнул Эйнштейн. – Логика, Курт!

– Ладно, ладно, – сказал Гедель и вскинул ладони в примирительном жесте. – Вы спрашивали о вращающихся вселенных? Что ж…

Дик развернулся и пристроился рядом с Геделем – на попытку втиснуться между Геделем и Эйнштейном у него не хватило нахальства. Большинство квантовых физиков считало этих двоих далеко отставшими – Эйнштейн недавно якобы сказал «мы музейные экспонаты», и в последнее время они редко разговаривали с другими учеными.

– Альберт считает, что Вселенная бессмертна и неизменна, и, чтобы убедиться в этом, добавил в теорию относительности свою «космологическую постоянную», – сказал Гедель. – Он говорит, что это нужно, чтобы сделать Вселенную красивой, потому что придает большое значение эстетике! Ну а я? Я простой человек – мне нравится розовый фламинго на моей лужайке, которого Альберт отвергает как китч, – и я ничего не буду заставлять быть чем-то определенным только для того, чтобы оно сделалось более привлекательным для мысленного взора. Можно обойтись без космологической постоянной, если мы готовы допустить либо расширяющуюся Вселенную…

– Сущая чепуха! – вставил Эйнштейн.

– …Или, – продолжал Гедель, – если допустить, что она вращается. – Они свернули на Олден-лейн. Эйнштейн, нахмурившись, разжег трубку. – И фактор ее вращения позволяет получить точное решение уравнений поля.

– И в такой вселенной, – подхватил Фейнман, чтобы продемонстрировать, что он слушает и понимает, – центробежная сила, возникающая при ее вращении, не позволит тому, что в ней есть, слипнуться под действием гравитации.

– Считать, что вселенная так тщательно устроена! – фыркнул Эйнштейн. – Чепуха.

– Возможно, – уступчиво ответил Гедель. – Но возможно также, что когда-нибудь мы выясним, что любая вселенная, способная поддерживать существование связанной материи, сложных химических соединений и, следовательно, жизни, должна быть тщательно устроенной. Вечность – это концерт, но, Альберт, прежде чем приступить к его исполнению, необходимо настроить скрипку.

– Вот только вы не верите в вечность, – заявил Эйнштейн.

И это, понял Фейнман, и было ключом ко всему. Вращающаяся вселенная Геделя допускала то, что он называл замкнутыми времениподобными кривыми, в которых пути в пространстве-времени замыкаются сами на себя, позволяя, как он написал в статье на эту тему, «путешествовать в любую область прошлого, настоящего и будущего и обратно». Действительно, в его теории такие кривые проходят через каждую четырехмерную точку: независимо от того, где и когда вы находитесь, вы находитесь на замкнутой времениподобной кривой и теоретически можете следовать по петле назад или вперед. Это означало, что в будущем нет ничего особенного по сравнению с прошлым – или настоящим.

Эйнштейн с готовностью признавал, что не существует единого «настоящего» – никакого «сейчас», разделяемого всеми; это представление являлось одним из краеугольных открытий теории относительности. Но тем не менее он также считал, что для любого индивида прошлое одновременно и свершилось (неизменно зафиксировано), и ушло (больше не существует ни в каком материальном смысле). И, напротив, он утверждал, что будущее еще не существует и поэтому является неопределенным и податливым. Напротив, замкнутые времениподобные кривые, которые постулировал Гедель, не придавали особого характера какому-либо классу моментов – ни один из них не исчезал безвозвратно, ничто не было навсегда высечено на камне, все доступно для восприятия.

– Посягательство на саму природу времени! – провозгласил Эйнштейн, когда они подошли к пересечению Олден-лейн и Мерсер-стрит. Соответственно, они пересекались не ортогонально, а скорее под тупым углом справа и под острым слева. Ведь действительно, в искривленном пространстве-времени не существовало истинных прямых углов.

Они продолжали спор, пока шли по Мерсер-стрит. Тень еще не сделалась сплошной: многие деревья лишь обрастали весенними лиственными париками.

– Кроме того, – продолжал Эйнштейн, – совершенно очевидно, что мы живем не во вращающейся вселенной. Такая вселенная выглядела бы не так, скажем, как образец керна твердой породы, который геолог добыл вращающимся сверлом, в котором все, казалось бы, вращается с одинаковой скоростью. Нет, общая теория относительности требует, чтобы в такой вселенной были видны далекие галактики, медленно вращающиеся вокруг нас, – а это не так.

– О, я знаю, знаю, – сказал Гедель. – Я вовсе не утверждаю, что моя метрика описывает нашу вселенную; нет, я всего лишь говорю о той, в которой возможны ваши уравнения.

– Но, знаете ли, – вмешался Дик, – мы должны были бы жить во вращающейся вселенной. Возможно бесконечное число вращающихся вселенных; какая-то сдвигается на градус по часовой стрелке в день, какая-то на два градуса по часовой стрелке в день и так далее, ну и столь же бесконечные версии вращения против часовой стрелки. А вот без вращения существует только одна возможность: ноль градусов в любом направлении. Но я не доверяю ничему, что является исключением из общего правила.

– Как и следует, – сказал Эйнштейн. – Но данные наблюдений неоспоримы.

От перекрестка до белого дома Эйнштейна оставалось всего полтора квартала по Мерсер-стрит, и довольно скоро они дошли до него. Когда они остановились перед маленькими воротами из кованого железа, Дик на мгновение понадеялся, что Эйнштейн пригласит их войти. Но, к его разочарованию, тот сказал:

– Очень приятно было побеседовать, молодой человек. И, Курт, хотя я не верю в замкнутые времениподобные кривые, но все же с нетерпением жду обратного пути завтра утром.

Гедель прикоснулся к шляпе, прощаясь с другом, и Эйнштейн медленно миновал ворота и поднялся по четырем ступенькам к своей двери. Фейнман и Гедель стояли на тротуаре, и по беспокойству Геделя было ясно, что он очень хочет, чтобы Дик сейчас пошел в другом направлении, – снова эта проклятая паранойя. И, поскольку выбор